Вот только какой? Называться армянином не стоило, ибо Армения, вместе с родным Ереваном, превратилась теперь в заграницу. Про аварцев в Москве слышали разве что этнографы; для прочих граждан они были безликой «народностью Дагестана» и варились в одном котле с лезгинами, даргинцами и остальными кумыками. Ассирийцы тоже не подходили – ввиду кровавого прошлого, известного всем, кто обучался в средней школе. Так что Бабаев, по зрелом размышлении, решил, что он татарин. В нынешней России, от которой отделились Украина с Белоруссией и другие жаждущие самостийности территории, татары сделались народом уважаемым, вторым после титульной нации. У татар была своя земля, место исконного обитания, были своя древняя столица и свои лидеры, были энергия и ум, а еще была нефть. А вот миллионов евреев, способных составить им конкуренцию, в России уже не было. Те евреи поднимали израильскую целину или трудились в Штатах, в секретных лабораториях, где куется мощь заокеанской державы.
Али Саргонович печально вздохнул. К евреям – не к израильтянам, а к российским евреям – он относился с пониманием. Евреи, как и сам он, были нацменами. Причем без всяких шансов выбиться в татары. Что касается современной Москвы, то она Бабаеву определенно не нравилась. Пестрая и суетливая как Багдад, она была лишена милых его сердцу багдадских реалий – не встречались на улицах ишаки и верблюды, не тянулись ввысь минареты, не слышался клич муэдзина и слишком сильно воняло выхлопными газами.
Он свернул на Кузнецкий Мост, прошел мимо МХАТа и остановился, вспоминая. Где-то тут был уютный ресторанчик с кавказской кухней, скромное такое заведение в полуподвале, чей вид, белоснежные скатерти и вкусные запахи хранил он долгие, долгие годы. Он бывал там с Ниной… Там коллеги по академии внешней разведки обмывали звездочки… Там он пил на брудершафт со многими людьми – иных уже нет, другие – важные чины в коммерческих структурах, а третьи сделали карьеру в ФСБ, сидят в генеральских кабинетах и надевают по праздникам штаны с лампасами… Памятный ресторан! Как же он назывался? «Чинара»?… «Кипарис»?… Определенно, «Чинара»! Зайти, поужинать, вернуться в прошлое…
Но ресторанчик исчез. Вместо него таращил наглые окна секс-шоп, в витринах коего были выставлены надувные куклы, огромные резиновые пенисы и еще какая-то непонятная техника. Бабаев плюнул и прошел мимо. Где-то дальше находился Дом Художника, и там тоже был ресторан. Возможно, был – если художников не выселили бутики с дамским бельем и колготками.
Близился вечер. Небо над столицей слегка померкло, сделалось прохладнее. Майский ветерок скользил в ущельях улиц, впитывал запахи бензина и асфальта и, выбравшись из каменных джунглей, чистил перышки на просторах Яузы и Москва-реки. Ветер казался Бабаеву дыханием гигантского города, чуть смрадным, чуть приторным, не очень благоуханным, но зато знакомым. Каир и Дамаск, Багдад и Стамбул пахли иначе… Бензина меньше, но больше испарений от тысяч и тысяч человеческих тел, запахов острой пищи, нагретого солнцем камня и сложных ароматов, источаемых базарами… Вдруг ему вспомнилось, как пах по весне Ереван – цветами, зеленью и свежестью, что струилась с гор. Но, очевидно, того Еревана, города его детства, уже не было; тот Ереван канул в Лету, как Москва с улицей Горького и сладкими губами юной Нины.
В таком ностальгическом настроении Бабаев приблизился к Дому Художника и увидел, что перед выставочным залом сгрудился народ – не меньше, чем с полсотни девиц и парней богемного вида. Решив, что с ужином спешить не стоит, Али Саргонович протолкался к двери, украшенной объявлением: «Вернисаж Детей Четверга. Драпеко, Паленый, Бей-Жигулев, Клинский». Вероятно, то были имена живописцев, а почему звались они Детьми Четверга, Бабаев выяснил из жужжавших кругом разговоров: эти мастера палитры и кисти работали один день в неделю, а именно в четверг. Причина такой избирательности была проста: пить они начинали в пятницу и к четвергу как раз просыхали.
Заметив, что в двери пускают не всякого, Бабаев ощутил желание туда попасть. Было ли это праздным любопытством или жаждой человека, изголодавшегося по искусству? Восточные красоты, мечети и дворцы ее утолить не могли, ибо Аллах запретил изображать людей и животных, а без них что за живопись! Арабы строго выполняли сей запрет, турки и персы его нарушали, но в скромных масштабах. Так ли, иначе, но Бабаев вдруг понял, что за пятнадцать лет его нога не ступала ни в один музей. Точнее, в картинную галерею, ведь музеи с памятниками древности были и в Багдаде, и в Каире. Но их он тоже не посещал – служба не оставляла времени для развлечений.
Сейчас ему хотелось приобщиться к московской интеллектуальной жизни. Очень хотелось! Может быть для того, чтобы при следующей встрече с Ниной сказать: знаешь, джан, я побывал на выставке, и там…
Али Саргонович открыл дубовую дверь и очутился лицом к лицу с мускулистым молодым человеком.
– Ваш пригласительный билет?
– Нэ имею. Но хачу па-асматрет, – произнес Бабаев.
Мускулистый страж сунул руку под пиджак и напрягся.
– Мой нэ бандит, мой па-алковник, – со вздохом вымолвил Бабаев и показал свое удостоверение.
– Без пригласительного даже полковникам нельзя, – сообщил мускулистый, но руку вытащил.
– А так можна? – Бабаев протянул ему купюру. Страж уставился на нее с выражением хирурга, узревшего в животе больного свисток от чайника.
– Это что, папаша?
– Эта денги. Динар из Ирак.
– А почему не монгольские тугрики? – осклабился мускулистый. И добавил: – Цвет не тот. На капусту не похоже.
– Эта похоже? – Бабаев показал охраннику двадцать баксов.
– Самое то. Проходи! И не вздумай бузить!
Распахнув пиджак, мускулистый предъявил кобуру с «ТТ».
– Для дураков Аллах припас тупые мечи, – пробормотал Бабаев на арабском. О пистолете «ТТ» Али Саргонович был невысокого мнения.
Кивнув, он проследовал дальше и очутился среди кавалеров и дам, круживших по залам, увешанным крупноразмерными полотнами. Дамы были молоды и хороши собой или казались таковыми в макияже и туалетах от Версаччи, Кардена и Диора. Кавалеры носили более явные приметы возраста: среди этих шоуменов, бизнесменов и средней руки политиков одни были толстыми, другие – лысыми, а лица третьих намекали на близкую дружбу с зеленым змием. Публика явно состояла из любителей потусоваться; они фланировали туда-сюда в облаке ароматов от Коко Шанель, сбивались в группки, пересмеивались, что-то обсуждали, мужчины солидно кивали головами, женщины, восторженно ахая при встрече, целовали воздух у накрашенных щечек приятельниц. Компания журналистов отоваривалась у буфета коньяком и бутербродами, персоны в крепком подпитии бродили в поисках сортира, гламурные барышни щебетали и закатывали глазки, суетясь вокруг хмыря в заляпанном красками халате – должно быть, одного из живописцев, устроителей выставки. Но на картины никто не смотрел.
