Когда кончался купальный сезон, вернее, когда купаться и загорать просто надоедало, у деревенской пацанвы начинался охотничий сезон. На полях вокруг Курая было видимо-невидимо сусликов. Пацаны ловили их капканами, а шкурки сдавали в «Заготсырье», по пяти копеек штука. Мужики, которые в войну были пацанами, рассказывали, что суслики их от голодной смерти спасли. Отцы были на фронте, а матери работали за «палочки», дети за зиму так тощали, что к весне еле ходить могли. Зато когда начинался сезон ловли сусликов, — с мая по октябрь, — отъедались на всю долгую зиму. Денег на капканы не было, сусликов просто «выливали» из нор, лили в нору воду до тех пор, пока бедняга не выскакивал на расправу. Сусликов Павел не ловил вместе с Генкой, хоть тот и пропадал в полях целыми днями, Павел увлекся рыбалкой. Кроме пескарей ему почему-то ничего не попадалось, но зато этой мелкой рыбешки он, бывало, налавливал по двести-триста штук. Мать жарила их в постном масле на огромной сковороде, а потом, за ужином, всей семьей подолгу сидели вокруг нее и не спеша поедали рыбешку. Павел долго думал, что в Усолке кроме пескарей больше ничего не водится, потому как и другим рыбакам попадались исключительно пескари. Но однажды, в конце лета, мужики вынесли на берег речки бредень, размотали его. Хватило аж на весь разлив, до самых камышей противоположного берега. Протянули бредень от одного края села, до самой запруды. Когда выволокли на берег, чего там только не было! И огромные золотистые караси, и щуки, и какие-то еще рыбины, названия которых Павел не знал. Потом рыбаки делили рыбу ведрами.
Наблюдая за рыбалкой в числе прочих пацанов, Павел спросил Генку:
— Слушай, а зачем им такой бредень?
Генка непонимающе поглядел на него:
— Рыбачить, вестимо…
— Так ведь, выше и ниже запруды, четверти этого бредня, много будет…
— А-а… Вон ты чего… Они ж на Тасееву рыбачить ездят. Там такие разливы бывают!.. Один раз целую машину рыбы привезли…
На второй год жизни в Курае, Павел целое лето провел в очереди за хлебом. Натолкавшись весь день в душном магазине, только под вечер удавалось вырваться на Усолку, искупаться и порыбачить. Утешало Павла лишь то, что и старшие брат с сестрой тоже торчали в магазине. Потому как хлеба давали по две буханки в одни руки, а в Советском Союзе народ всегда знал, когда начались перебои со снабжением чем-либо, жди беды. Паники не было, но народ потихоньку запасался продуктами. Куда мать девала по шесть буханок хлеба ежедневно, Павел не знал, да и не интересовался.
А вообще-то, жили они в Курае совсем не плохо. По крайней мере, не было такой нужды, как в Сыпчугуре. Отец работал директором школы, жили они при школе, в пристроенном к двухэтажному деревянному школьному зданию одноэтажном доме, аж на пять комнат. Сразу за забором, огораживавшим школьный двор, у них был обширный огород, на котором росла картошка, огурцы и капуста. В то время по сибирским деревням помидоры выращивать еще не научились. Да и не было, видимо, таких сортов, которые за короткое сибирское лето могли бы вызревать. Еще у отца были какие-то дела со школьным завхозом, мужичком оборотистым и добычливым. Ходил он в засаленном пиджачке, кожаных сапогах — «самошивах», вечно от него несло конским потом и навозом. Зато жил с семьей в просторной крестовой избе, с обширным, крытым тесом, двором. Время от времени он привозил на телеге, запряженной сытой, могучей лошадью, то свиную тушу, то коровий окорок. Они с отцом это богатство утаскивали в ледник, пристроенный к задней стене сеней.
Зимой в Курае почему-то не было холодно, и дрова колоть не приходилось. Как-то так само собой получалось, что возле самого крыльца выстраивалась большая поленница колотых сосновых и листвяжных дров. Деревенские ребятишки всю неделю прилежно ходили в школу, зато воскресенье, с утра до вечера, проводили на склоне сопки, который спускался к Усолке. На чем только не скатывались с крутого склона! Старшие парни мастерили из полозьев старых розвальней огромные сани, с рулевой лыжей впереди, затаскивали их наверх, насаживались по десятку зараз вместе с девчонками и с дикими воплями неслись вниз, с грохотом вылетали на лед Усолки, и докатывались аж до крайних домов, стоящих на берегу.
Когда Павел впервые попробовал съехать на санках с горы, ему казалось, что у него сердце выскочит, он успел десяток раз проклясть себя за то, что вообще взобрался на эту проклятую гору, и десяток раз дал себе зарок больше туда не лезть, ни под каким видом. Однако, постояв с санками немножко в сторонке, полез опять на склон, но теперь при спуске притормаживал валенками, и получилось вовсе здорово.
А еще, темными пасмурными вечерами, когда посвистывал ветер, и налетали заряды снега, кому-нибудь приходило в голову поиграть в «голос». Нигде больше Павел не встречал подобной игры. Делились на две команды, при этом не важно было; младшие, старшие, девчонки ли, главное — поровну. Одна команда пряталась, другая, соответственно, ее искала. Игровым полем была вся деревня, вплоть до совхозных скотных дворов и амбаров, в которых хранилось семенное зерно. Искали по следам, искали дедуктивным методом, путем анализа, кто состоит в команде и на чьем сеновале может она прятаться. Когда все методы бывали опробованы, оставалось последнее средство; команда останавливалась где-нибудь посреди улицы и хором требовала: — "Го-оло-осу-у! Го-ло-осу-у!" После чего чутко прислушивалась. Скрывающаяся команда обязана была подать голос, даже если находилась за ближайшим забором. Подав голос, она тут же меняла дислокацию. Бывало дело, часов до двух гонялись друг за другом по селу, пока родители не отлавливали большинство игроков и не загоняли домой спать.
Донесшийся сверху грохот отвлек Павла от воспоминаний. Он глянул на часы, было всего лишь десять минут седьмого. Чего-то рановато сегодня… — отметил про себя, торопливо шагая к лестнице. Пловцы спортивных групп обычно являлись к половине седьмого на первую утреннюю тренировку.
За стеклянной дверью маячил Юрка Бережков, тренер. Павел отодвинул задвижку, спросил:
— Чего это ты так рано?
— А, с женой поругался… У бабы ночевал, а она не хочет, чтобы дочка меня видела…
— Понятно… — сочувственно протянул Павел.
— Ничего тебе не понятно… Железный ты наш рыцарь без страха и упрека… — тоскливо протянул Юрка. — Водку не пьешь, кроме жены никого не трахаешь, да, похоже, тебе больше никого и не надо… Что, жена темпераментная?..
— Ну, была бы не темпераментная, может, и захотелось бы какую другую трахнуть…
— Что, и миньет делает?..
— А ты полагаешь, миньет только любовницы делают, да шлюхи?..
