должны быть закрыты на засовы. Решение оказалось достаточно простым. Я тихо спустился в свою комнату за своеобразным инструментом, который я использовал для удержания небольших скользких веществ, таких как крошечные стеклянные шарики и т. д. Этот инструмент представлял собой не что иное, как длинные, тонкие ручные тиски с очень мощным захватом и значительным рычагом, который был таковым из-за формы рукоятки. Нет ничего проще, чем, когда ключ был в замке, зажать конец его стержня в этих тисках, через замочную скважину, снаружи, и таким образом запереть дверь. Однако ранее, чтобы сделать это, я сжег несколько бумаг в очаге Саймона. Самоубийцы почти всегда сжигают бумаги, прежде чем уничтожить себя. Я также налил еще немного настойки опия в бокал Саймона, предварительно удалив из него все следы вина, вымыл другой бокал и унес бутылки с собой. Если бы в комнате были обнаружены следы употребления алкоголя двумя людьми, естественно, возник бы вопрос, кто был вторым? Кроме того, винные бутылки могли быть идентифицированы как принадлежащие мне. Я вылил настойку опия, чтобы объяснить ее присутствие в его желудке, на случай вскрытия. Естественно, теория заключалась в том, что сначала он намеревался отравиться, но, проглотив немного наркотика, либо почувствовал отвращение к его вкусу, либо передумал из других побуждений и выбрал кинжал. После этих приготовлений я вышел, оставив газ гореть, запер дверь тисками и лег спать.
Смерть Саймона была обнаружена почти в три часа дня. Слуга, удивленный, увидев горящий газ — свет, струящийся на темную лестничную площадку из-под двери, — заглянул в замочную скважину и увидел Саймона на кровати.
Он поднял тревогу. Дверь распахнули настежь, и соседей охватило лихорадочное волнение.
Все в доме были арестованы, включая меня. Было проведено расследование, но никаких доказательств о его смерти, кроме подтверждающих версию самоубийства, получить не удалось. Как ни странно, на прошлой неделе он произнес несколько речей перед своими друзьями, которые, как оказалось, указывали на самоуничтожение. Один джентльмен поклялся, что Саймон сказал в его присутствии, что «он устал от жизни». Его домовладелец подтвердил, что Саймон, выплачивая ему арендную плату за последний месяц, заметил, что «он не должен платить ему арендную плату дальше.» Все остальные улики соответствовали — дверь, запертая изнутри, положение трупа, сожженные бумаги. Как я и предполагал, никто не знал о том, что бриллиант находился у Саймона, так что не было никаких предположений о мотиве его убийства. Присяжные, после продолжительного рассмотрения, вынесли обычный вердикт, и в округе снова воцарилась привычная тишина.
V
Три месяца, последовавшие за трагедией с Саймоном, я день и ночь посвящал своей алмазной линзе. Я сконструировал огромную гальваническую батарею, состоящую почти из двух тысяч пар пластин: более высокую мощность я не осмеливался использовать, чтобы не прожечь алмаз. С помощью этой грандиозной машины я получил возможность непрерывно посылать мощный электрический ток через мой огромный бриллиант, который, как мне казалось, с каждым днем становился все ярче. По истечении месяца я приступил к шлифовке и полировке линзы, работе, требующей напряженного труда и изысканной деликатности. Большая плотность камня и тщательность, которую требовалось соблюдать при изгибах поверхностей линзы, сделали работу самой тяжелой и изнурительной, которой я когда-либо занимался.
Наконец наступил завершающий и интереснейший момент — линза была завершена. Я стоял, дрожа, на пороге новых миров. Передо мной было воплощение знаменитого желания Александра. Линза лежала на столе, готовая к установке на подставку. Моя рука дрожала от нетерпения, когда я обволакивал каплю воды тонким слоем скипидарного масла, готовясь к ее исследованию, процесс необходимый для предотвращения быстрого испарения воды. Теперь я поместил каплю на тонкую полоску стекла под линза и направив на нее, с помощью призмы и зеркала, мощный поток света, я приблизил свой глаз к крошечному отверстию, просверленному через ось линзы. На мгновение я не увидел ничего, кроме того, что казалось освещенным хаосом, огромной, светящейся бездной. Моим первым впечатлением был чистый белый свет, безоблачный и безмятежный, и безграничный, как само пространство. Осторожно и с величайшей осторожностью я опустил линзу на несколько волосков. Чудесное свечение все еще продолжалось, но когда линза приблизилась к объекту, моему взору открылась сцена неописуемой красоты.
Казалось, я смотрю на огромное пространство, границы которого простирались далеко за пределы моего зрения. Атмосфера волшебного сияния пронизывала все поле зрения. Я был поражен, не увидев никаких следов животной жизни. По-видимому, ни одно живое существо не населяло это ослепительное пространство. Я мгновенно понял, что с помощью чудесной силы моей линзы я проник за пределы более грубых частиц водной материи, за пределы царства инфузорий и простейших, вплоть до первоначальной газовой глобулы, в чью светящуюся внутренность я смотрел, как в почти безграничный купол, наполненный сверхъестественным сиянием.
Однако это была не блестящая пустота, в которую я смотрел. Со всех сторон я видел красивые неорганические формы, неизвестной текстуры и окрашенные в самые очаровательные оттенки. Эти формы представляли собой то, что можно было бы назвать, за неимением более точного определения, слоистыми облаками чрезвычайно диковинными — они колыхались и распадались на растительные образования, и были окрашены великолепием, по сравнению с которым позолота наших осенних лесов — как шлак по сравнению с золотом. Далеко в безграничную даль простирались длинные аллеи этих газообразных лесов, тускло прозрачных и окрашенных в призматические оттенки невообразимой яркости. Свисающие ветви колыхались вдоль текучих полян, пока каждая перспектива, казалось, не пробивалась сквозь полупрозрачные ряды разноцветных свисающих шелковых вымпелов. То, что казалось то ли фруктами, то ли цветами, переливающимися тысячью оттенков, блестящими и постоянно меняющимися, пузырилось на кронах этой сказочной листвы. Не было видно ни холмов, ни озер, ни рек, ни живых или неодушевленных форм, кроме тех обширных полярных сияний, которые безмятежно плыли в светящейся тишине, с листьями, плодами и цветами, мерцающими неизвестными огнями, нереализуемыми простым воображением.
Как странно, подумал я, что эта сфера обречена на одиночество! Я надеялся, по крайней мере, обнаружить какую-нибудь новую форму животной жизни, возможно, более низкого класса, чем те, с которыми мы знакомы в настоящее время, но все же какой-нибудь живой организм. Я нашел свой недавно открытый мир, если можно так выразиться, прекрасной цветной пустыней.
Пока я размышлял о необычных механизмах внутреннего хозяйства Природы, с помощью которых
