– Я только об одном могу и… хочу спросить, это не нарушит правил, – сказал он мягко, – и ты просто ответишь, да или нет. Я знаю, что ты не солжешь мне. Ты совершил что-то, чем мог бы… заняться человек герцога или Конгрегации?
– Нет! – невольно привстав, тут же отозвался Курт. – Ничего! Я…
– Тогда, – перебил наставник, – не унывай. Все будет хорошо.
– Я ничего не сделал…
– Верю. Успокойся. Выздоравливай, и чем скорее ты придешь в себя, чтобы ответить на все их вопросы, тем скорее все это закончится; посему не волнуйся, ешь, спи и набирайся сил. Два-три дня у тебя на это есть. Можешь скоротать время за молитвой, – улыбнулся духовник. – Поблагодари нашего лекаря, Бога и свой крепкий организм за то, что остался в живых. Мы уже начали готовиться к погребению, ожидая твоей смерти со дня на день; пока еще ты кричал и бредил, мы надеялись, но когда ты перестал даже принимать воду… Лекарь сказал…
Курт вздохнул:
– Что я сдался. Знаю. Я слышал.
– Правда? – задумчиво переспросил наставник. – Вот как… Стало быть, он был прав, отгоняя меня с подобными разговорами от твоей постели…
– Постойте-ка, отец, – вдруг полностью осознав его слова, спохватился Курт, – вы сказали «со дня на день»? Сколько же я был… вот так?
Тот пожал плечами:
– Ну… если б ты пробыл в беспамятстве до завтрашнего утра, была бы ровно неделя. Ты был очень плох; считай, что родился второй раз.
– Третий, – возразил он и улыбнулся. – Второй раз это было десять лет назад, здесь же.
Наставник молча улыбнулся в ответ, ничего не сказав. Слова о собственном обращении напомнили ему вдруг о Бруно; чуть приподнявшись, Курт поймал взгляд духовника.
– Скажите, а человек, который был со мной у замка…
– Он здесь, – кивнул тот назад и вниз. – В карцере. Следователь из Штутгарта передал нам твою просьбу – взять его под защиту. Поскольку это было фактически просьбой умирающего… Как ты понимаешь, я не могу рассказывать тебе деталей…
– Понимаю. Как он?
– Спрашивает о тебе – по пять раз на дню. У меня чувство, что его совести есть о чем беспокоиться в этом отношении. Просил увидеться, но…
Курт понимающе кивнул, вздохнув. Разумеется, до того, как их обоих допросят, им не дадут перемолвиться ни словом. Да и после этого… если его, Курта, обвинят…
Он закрыл глаза, проведя перевязанной ладонью по лицу, и почувствовал, как рука наставника чуть сжалась на его локте.
– Тебе плохо? Я тебя утомил…
– Нет, – ответил Курт глухо, не открывая глаз. – Я просто хотел сказать – что бы кто ни говорил, чем бы все ни кончилось… Верьте вы мне: я ничего не сделал.
– Я ведь сказал, что верю. – Наставник поднялся, и он открыл глаза, глядя в усталое лицо. – Сейчас тебе принесут поесть, а потом – спи. Не тревожься. Я тебя в обиду не дам.
– Спасибо, – уже в спину прошептал Курт тихо, снова опуская веки.
Почти сразу же после ухода духовника пришел лекарь, собственноручно напоил бульоном, после которого Курт уснул – без снов и до вечера. Лекарь осмотрел его вторично и пораженно покачал головой – когда прошла горячка, организм взялся за восстановление на удивление споро, и на следующий день Курт уже смог есть сидя, даже делая попытки подняться с постели. Невзирая на уговоры эскулапа, он все же встал на второй день и дошел до окна, глядя на знакомый двор с тоской и думая о том, что произойдет, когда сюда приедут те, кто будет решать его судьбу. Не случилось бы так, что его выхаживали для того, чего удалось избежать десятилетие назад…
Он не продумывал свои ответы на будущие вопросы; уж кто-кто, а эти люди знают, как звучат заготовленные фразы, и это не будет способствовать доверию. Курт спал, ел, снова спал – вовсе без снов; но однажды вновь привиделись полыхающие стены, и на его крик примчался курсант, который и в самом деле оказался учеником лекаря. Выпив какую-то дрянь, присоветанную полусонным эскулапом, майстер инквизитор снова провалился в блаженную пустоту без видений.
Горящий коридор замка снился потом еще не раз, и в конце концов медик академии заявил, что снотворного больше давать не станет, чтобы мозг научился бороться с кошмарами сам. Обучение мозга этой премудрости проходило довольно безуспешно; видения повторялись с незавидной регулярностью, а когда, проснувшись, Курт обнаружил на столе у стены горящую свечу, ощутил, как к кровати его прижимает невидимая сила, не давая ни пошевелиться, ни вдохнуть как следует воздуха. С невероятным усилием он заставил себя подняться и приблизиться к крохотному трепещущему язычку пламени. Затушить свечу, как когда-то, просто сжав фитилек пальцами, он не смог – все казалось, что, стоит ему протянуть руку, и она вспыхнет; наклониться и задуть ее Курт тоже не сумел – в воображении рисовалось, как в один миг вспыхивают волосы и огонь охватывает его… От того что он сам понимал всю глупость своих страхов, было лишь хуже; он все понимал, но ничего с собой поделать не мог, а заснуть снова при горящей свече казалось чем-то невероятным. В конце концов, взяв оставленный для него кувшин с водой, Курт просто вылил половину на освещающую комнату огненную бабочку и лишь после этого снова лег.
Утром лекарь посмотрел на дело его рук, покосился в его сторону, но спрашивать ничего не стал, и Курт был ему за это благодарен.
Наконец, однажды утром, когда чередование еды, сна и смотрения в окно стало уже донимать, во двор с грохотом копыт по каменным плитам ворвались всадники; они въехали единой толпой, при этом парадоксальным образом умудряясь держаться порознь, – люди в одинаковых солдатских куртках во главе с надменным кряжистым воином и – легко узнаваемые братья Конгрегации. Глядя на них, Курт в очередной раз подумал о том, что почему-то все, чья служба исчисляется стажем больше полугода, постепенно начинают склоняться к черному цвету в одежде; курсанты шутили, что это траур по сожженным еретикам…
Отвернувшись от окна, он уселся на постели, глядя на то, как подрагивают сложенные на коленях руки. Хуже всего было то, что Курт наизусть помнил наставление по ведению допроса, и в нем нашлось по крайней мере четыре пункта, в соответствии с которыми его можно было бы… спрашивать несколько настойчивее. Он почти не сомневался в том, что оба прибывших на дознание поверят в его честность, однако же оставалась угроза обвинения в нерадивости, в некомпетентности, в недобросовестном отношении к делу и преступной небрежности, что тоже может иметь серьезные последствия…
Когда лекарь, явившийся сделать перевязку, хмуро сообщил, что его желают навестить для беседы, как только он будет в силах выдержать долгий разговор, Курт решительно поднялся.
