— Пускай он замолчит! — закричала толстая Вера, кутаясь в норковую шубу. — Запрети ему говорить.
— Он совершенно прав, — сказал Шубин. — Но мы еще не погибли. Есть еще время спастись.
Вокруг поднялся гомон, трудно было всех перекричать. Надо было успокоить людей. Как? Только не паника!
— Тише! Тише! — закричал шестерка Плотников. — Не мешайте товарищу Шубину!
— Опасности нет! Мы все спасемся. Если вы будете молчать и слушать меня.
Когда Шубин начинал фразу, он еще не знал, чем ее закончит. И в середине фразы до примитивности простая мысль пришла в голову. И в самом деле был шанс.
— Да тише вы! — закричал Гронский.
Породистое, собачье величие его лица превратилось в оскал — словно лицо потеряло все мясо.
— Успокойтесь, — сказал Шубин негромко, хотя хотелось кричать. — Мы можем спастись только в случае абсолютной дисциплины. Полного самообладания. Потому что путь, который я предлагаю, сложный. Если начнется давка — погибнут все.
Он говорил, и вокруг уже было тихо. Так, что слышен был треск пожара внизу.
— Мы забыли, что есть пожарная лестница, — сказал Шубин. — Вон она, справа.
Все смотрели туда. Там, словно передок саней, загибались на крышу поручни пожарной лестницы.
И тут же кто-то побежал к лестнице.
— Сейчас еще спускаться нельзя, — сказал Шубин. — Потому что внизу газ. Если кто хочет погибнуть, пускай пробует.
Человек, что побежал к лестнице, остановился в двух шагах от нее.
— Придется немного потерпеть, — сказал Шубин.
Он подошел к краю крыши и заглянул вниз. Раньше он всегда боялся высоты, а сейчас страх прошел, но Шубин даже не заметил этого.
Сначала он увидел не лестницу, а языки пламени почти бездымного, яркого, что вырывались на втором этаже из окна, которое было рядом с лестницей.
Между вторым и третьим этажами лестница была забита досками
— так часто делают, чтобы злоумышленники не забрались по ней в комнаты.
— Там доски. Их надо оторвать, — сказал Шубин, понимая, что долго рассматривать лестницу нельзя. — Сначала спустится… Руслан. Он их оторвет. Ты сможешь?
— Почему не смогу? — сказал Руслан.
— А почему не я? — вдруг выкрикнул шестерка. Уши его вылезали из-под шапки под прямым углом.
— Потому что там пожар. Посмотрите вниз, — сказал Шубин. — Руслану я верю. Он в пожаре был, а вам я не верю, вы только погубите все дело и сами погибнете.
Гронский подошел к краю крыши, присел на корточки и что-то достал из кармана. К изумлению Шубина, это был электрический фонарь. Луч его скользнул вниз, по ступенькам лестницы, до досок.
— Все правильно, — сказал он. — Товарищ Шубин прав.
Если я скину его с крыши, подумал Шубин, на том свете меня оправдают. Как нужен был фонарь раньше!.. Впрочем, что бы от этого изменилось? Пускай живет…
Эти мысли неслись как-то стороной и не помешали Шубину спросить Элю:
— Ты графин где оставила?
— Я его с собой взяла, — сказал Эля. — Я подумала, что вдруг тебе пить захочется.
— Дай шарф, — сказал Шубин.
Никто не двинулся.
И тогда Шубин мстительно избрал Гронского, подошел к нему и рванул шарф на себя. Голова Гронского мотнулась, он еле успел подхватить очки.
— Это что? Это что такое? — жалобно крикнул он.
— Эля, — сказал Шубин, не глядя на него, — намочи шарф и дай Руслану. Пускай обмотает лицо.
— Меня огонь не возьмет, — сказал Руслан.
— Там может газ быть, — сказал Шубин.
Руслан быстро спустился до верхнего края досок. На секунду его скрыло дымом. Эля потянула Шубина за руку, чтобы не стоял близко к краю.
— Сверзишься, ты же усталый, — сказала она, словно извиняясь. Она понимала, что Шубину надо смотреть вниз, но все равно боялась.
Шубин послушно присел за низкий парапет.
Руслан начал бить каблуком по концам досок, прикрепленных вертикально к лестнице. Ему пришлось спуститься пониже, чтобы удар получался сильнее. Огонь вырывался из окна на втором этаже, но пока до Руслана достигал только дым. Доски не поддавались.
— Сильнее! — крикнул сверху Гронский. — Не бойся!
Руслан не откликнулся. Он спустился еще ниже, стал пробовать концы досок руками. Затем, ловко держась за перекладины лишь носками ботинок, опустился за доски, так что лишь его голова поднималась над их концами. Шубин догадался, в чем дело: доски были не прибиты — их прикрутили к стойкам проволокой.
Шубину было холодно. Он насквозь продрог под морозным ветром. Только бы вытерпеть… Ведь не худшее испытание., Вцепившись одной рукой в стойку лестницы, Руслан отматывал ржавую проволоку.
Гронский стал ходить по краю крыши, выказывая нетерпение.
шубин старался понять, что же происходит с желтой мглой.
Ему казалось, что ветер выдул ее с той стороны здания. Но надолго ли?
— Я помогу ему, — сказал шестерка Плотников и перегнулся через край, чтобы тоже спускаться. Ему не терпелось скорее на землю, Гронский понял это, схватил за рукав, зарычал на шестерку, и обе дамы, что паслись возле Гронского, заверещали. Шестерка, напуганный, отступил.
Снизу донесся крик.
Шубин посмотрел туда. И изумился. За те несколько секунд, что он отвлекся, огонь прорвался в комнаты третьего этажа, и язык пламени, будто разумное существо, высунулся из окна и как-то лениво, любопытствуя, потянулся к Руслану. Руслан, не заметивший этого нападения, обжегся, подтянулся и, перебирая руками, поднялся выше.
— Не трусь! — крикнул Гронский, который внимательно наблюдал за тем, что происходит внизу. — На тебя надеются женщины и дети.
— Смелее? — озлился Руслан. — Смелее сам сюда лезь, ара?
Язык пламени облизал доски, почернив их, и спрятался в доме, выпустив вместо себя черный удушающий клуб дыма.
Руслан со злостью ударил по доске. проволока уже была ослаблена, доска с хрустом оторвалась верхним концом от лестницы и закачалась под прямым углом к зданию.
— Молодец! — закричал Гронский. — Действуй!
Кто-то из зрителей, сбежавшихся к краю крыши, захлопал в ладоши.
Руслан снова полез было вниз, но тут же ему пришлось ретироваться — лестница стала дорожкой между языками пламени, такими горячими, что жар достигал Шубина. каково же там Руслану!
Эля наклонила графин. Струйка воды, светясь, пролетела мимо Руслана.
— Ну, это уж никуда не годится! — возмутился Гронский.
Шубин так и не понял — необдуманным поступком Эли или поведением Руслана.
Руслан держался из последних сил, на одном упрямстве. Он не мог вернуться с пустыми руками. Интересно, есть ли в грузинском языке слово для этого состояния? У испанцев его называют «мализмо».
