– Слава, золото, известность… прах и пепел!.. Мне вот просто любопытно. Что за секретность, что за проект?… Средства вложены немалые, причем с шестьдесят седьмого года. Это какое-то наследство с брежневских времен, и даже в скудные девяностые объект продолжали финансировать. Значит, что-то там важное, очень важное!
– Вернемся из командировки, сделаем запрос, – сказал Бабаев и поднялся. – Нет тайн в подлунном мирне, что были бы неведомы Аллаху и Госдуме.
Они вернулись в свой вагон. У седьмого купе Гутытку остановился и показал глазами на плотно притворенную дверцу.
– Никто не выходил? – шепотом поинтересовался Али Саргонович.
– При мне – никто. Сидит там со вчершнего вечера.
– Больше не плачет?
– Вроде нет.
– Надо заглянуть, – сказал Бабаев. – Вдруг болен человек! А у нас табиб есть со всякими лекарствами!
Он постучал, затем решительно взялся за ручку и откатил дверь.
В темноватом купе, в мрачном одиночестве, обнаружился депутат Рыжов. Перед ним стояла бутылка водки, но едва початая, и валялись на газете три корочки хлеба с ошметком колбасы. Рыжов был молод и совсем не пьян, но выглядел хуже Погромского: глаза ввалились и покраснели, лицо бледное, на лоб свисает нечесанная прядь.
Бабаев вошел, сел напротив и спросил:
– Как себя чувствуешь, дадаш?
– Спасибо, нормально, – буркнул Рыжов.
– А куда едешь?
– В Воронеж, к своим избирателям. Скоро уже выходить…
Молодой депутат тяжко вздохнул, вытащил из портфеля второй стаканчик и плеснул Бабаеву.
– Вас Али Саргонович зовут? Выпьем за знакомство… В Думе мы почти не сталкивались.
Верно, не сталкивались, припомнил Бабаев. Да и что сталкиваться, если Рыжов был – и оставался – порядочным человеком? Не бабаевский контингент… Несмотря на молодость – а ему и сорока не стукнуло – Рыжов топтался в коридорах власти лет пятнадцать, можно сказать, с младых ногтей. Будучи убежденным демократом, входил он в разные блоки и партии, обещавшие людям свободу, а стране – процветание, и покидал их, когда раскрывался обман. Насчет процветания и свободы обманывали все, ибо такая благодать не валится с неба в скором времени, а пестуется веками. Рыжов, похоже, это понимал. В Думе его не любили, однако избираться не препятствовали – нужен был совестливый депутат. Но только один.
Выпили по чуть-чуть, и Рыжов сказал:
– А я ведь к вам присматриваюсь, Али Саргонович. Еще с того дня, как вы предложили прописку отменить. Дельный проект!
– Знаешь, – молвил Бабаев, – не будем сейчас о моих проектах. С тобою что, дадаш? Ты не огул, не мальчишка, ты мард, мужчина, зрелый человек! А слышали, ты плакал… Что за горе у тебя? Родитель почтенный скончался или любимая жена? Или – не приведи Аллах! – с ребенком нехорошее случилось?
Снова тяжело вздохнул Рыжов и произнес:
– Отец мой и мать живы и благополучны, и ничего не случилось с женой и дочкой. Но плакал я, Али Саргонович, в самом деле плакал… Оплакивал конец российской демократии… Выпьем! Нынче поминки у нас…
Они выпили – еще по чуть-чуть.
– Известно ли вам, Али Саргонович, – сказал Рыжов, – что наша Дума приняла программу борьбы с коррупцией? Давно приняла, и в программе этой пунктов не меньше, чем статей в Гражданском кодексе. Целых триста пятьдесят! Что ни пункт, то удар по взяточникам! Три года прошло… Как вы думаете, сколько пунктов выполнили?
Бабаев об этой программе не слышал и потому ответил наугад:
– Половину? Или четверть?
– Ни одного! – Рыжов покачал пальцем. – Понимаете, ни одного! Программа есть, результата нет… Никакого! По-прежнему дают, по-прежнему берут… Хочешь, чтобы дело сдвинулось, неси… В мэрию неси, в суд, в милицию, в министерство, в Думу! Кто принес, у того все права. Можно дом построить на месте детского садика, невиновного в колонию сослать, отнять имущество, людей травить паленой водкой и поддельными лекарствами… Все можно, только плати! – Лицо Рыжова исказилось, в глазах стояли слезы. Вот еду я в Воронеж… – прошептал он. – А что я своим избирателям скажу? Что?
– Не убивайся ты так, – молвил Али Саргонович. – Людям правду скажи: стараюсь, делаю, что могу… А если надо посодействовать, так вот он я, а вот – президентский указ.
– Который о дуэлях? – Рыжов шмыгнул носом и вытер слезы с глаз. – Серьезное начинание! Президент захотел создать механизм контроля населения над властью, взяв за образец старинную традицию… Ты, чиновник, хапуга и мерзавец, так получи от народа дар – пулю в башку! Тоже годится, коль не работают другие способы борьбы с коррупцией! Но, Али Саргонович, есть тут одна проблема…
– Какая?
– Всех не перестрелять. То есть, в принципе, можно, но население страны наполовину сократится.
– Не исключено, – сказал Бабаев и пригорюнился.
– Выпьем?
– Выпьем.
И они выпили. Это тоже был традиционный способ разрешения проблем.
* * *
Спустя неделю, проехав двадцать станиц и едва не сорвав горло на митингах, Али Саргонович очутился в Белореченской. Это было крупное селение тысяч на десять народа, где жил кубанский атаман Каргин, и где сберегли с советского времени и школу, и дом культуры, и больницу, и даже десяток кооперативных магазинов. В школе обнаружилась библиотека с полным собранием Шолохова, в доме культуры работал кружок кройки и шитья, в больнице трудились шесть врачей, все – местные уроженцы. Магазины были как магазины: сорок видов шампуней, косметика от «Ив Рошар», сыр, морковка, колбаса, клубничное мороженое, сапоги, соломенные шляпы, подгузники, прокладки – «олвейс» с крылышками, «олвейс» без крылышек. В общем, Белореченская являлась процветающей станицей, где народ худо-бедно, а кормился от земли, за порядком следили казачьи разъезды, а слово атамана Каргина было последним и решающим. Атаман же судил справедливо, не по законам, а по понятиям, что предусматривали два наказания: или нагайкой отстегать, или выгнать из станицы к черту.
Бабаев приехал сюда на стареньком «газике», арендованном в Краснодаре вместе с шофером, веселым молодым парнишкой Кузькой. В Москве еще дули холодные ветры и лежал снег, а в края кубанские уже вступала победно весна: земля оттаяла, на деревьях наливались почки, в синем небе сияло солнышко и пели жаворонки, а кое-где даже пробивалась первая травка. От того кузькиных пассажиров – а их было трое, сам Бабаев и Гутытку с лейтенантом Вересовой, – не покидало приподнятое настроение, хоть и утомились они изрядно от путешествий по станицам и жарких речей.
Появившись в Белореченской, Али Саргонович взглянул на школу и больницу, подивился на двухэтажный дом культуры и приобрел в самом большом магазине расписной платок для Нины, точно такой, в каких ходили девушки-казачки. Сделав это, он пожелал встретиться с народом и сказать очередную речь. Речей у него было восемь: о российской космической программе, о воспитании подрастающего поколения, о птичьем гриппе, об экологии и на другие темы; все составлены катибом Маркеловым так искусно, что могли из покойника вышибить слезу.
