деньги, которые его семья никогда не видела. Все уходило на сберегательный счет. Даже на дни рождения девочка не получала ничего, кроме поздравления по телефону осипшим голосом, почти неразличимым в шуме телефонной связи. И лучше бы так и продолжалось, несмотря на вечные стенания изнывающей от одиночества и обиды матери, не гнушающейся редкими интрижками, которые даже не пыталась прятать. Она и не представляла, насколько это было фальшиво, все эти ее жалобы, учитывая, с каким радостным возбуждением она провожала своего мужа.
Питер Вайсс вернулся домой, решив, что с него достаточно, и тут же понял, что жить с озлобленной на него женщиной и выросшим без его внимания ребенком – то еще удовольствие. Первые два года он отстаивал свои позиции, как мог, пуская в ход кулаки и внезапно прорезавшийся бас, выгоняя дочь из дома на целую ночь, стоило ей хоть немного нарушить комендантский час, и проявляя поистине извращенную фантазию в способах показать, кто в доме хозяин. Сначала он притащил жуткого вида пса, не реагировавшего на слова никого другого, кроме его самого. Потом разнес половину дома, решив сделать самостоятельно ремонт, переделав все, включая стены. Все чаще в гостях стали появляться его друзья – сомнительного вида мужики, не гнушающиеся ухватить подросшую Робин за задницу, когда та старалась незаметно сбежать из дома. Куда угодно, лишь бы не слышать истеричный визг матери и издевательский смех отца и его друзей.
Да, Питер Вайсс не обижал свою дочь. Никогда не поднимал на нее руку. И даже начал дарить дорогие подарки, когда вернулся с заработков домой. Но в то же время он сделал, пожалуй, все, чтобы в ее душе назрела, словно гнойный фурункул, ненависть к людям.
Выкинув руку вперед, Робин воткнула лезвие в бедро Кристиана. Оно вошло в плоть, словно в мягкое масло, и уперлось в кость. Разжав пальцы, девушка не отрывала взгляда от исказившегося от боли лица Кристиана, боясь посмотреть вниз. Она могла поклясться, что слышала, как капает горячая кровь на покрытый затертым линолеумом пол, что улавливала ее запах, отдающий железом. И даже под пытками не решилась бы сказать о том, что чувствовала.
Она была опустошена. Словно после долгого-долгого дня снимаешь, наконец, слишком узкие туфли на высоких каблуках, и все мысли растворяются. И все, что можешь чувствовать, – невероятная свобода и пульсация в уставших ступнях. До Робин вдруг дошло, что всю свою жизнь она смотрела на своего отца глазами матери – несчастной женщины, запершей себя в семейных узах и обещаниях, которые не смогла сдержать. И любила его постоянные отлучки – нравилось то чувство радости, какое бывает только если сильно соскучиться по человеку. Какое она чувствовала каждый раз, встречая Габриэля после разлуки…
Стоящие вокруг люди бесновались. Количество алкоголя и наркотиков зашкаливало, растворяя их души и оставляя только инстинкты, каких не должно быть у тех, кто перешагнул черту жизни и смерти и доверился бесконечности.
Эта мысль отрезвила Робин, и девушка, вырвавшись из плотного кольца зевак, вернулась к барной стойке, к привычному виски и дерьмово пахнущей сигарете.
***
Проснувшись на незнакомой широкой кровати, Робин испуганно села, подтянув к груди ноги. Рядом спал новый знакомый, Кристиан, и от одного его вида вдруг захотелось провалиться на месте. Хорошо еще, что она была полностью одета, а значит, вряд ли между ними что-то было. Да и сложно было бы забыть что-то подобное в этом мире, где нельзя даже нормально пострадать от похмелья. А как этого не хватало!
– Привет, – пробормотал Кристиан в подушку, не открывая глаз. Почувствовал, что она не спит.
– Привет, – ответила Робин.
– Отпустило немного?
– Прости? Ты о чем? – удивленно покосилась на него девушка.
– Ну, ты, кажется, почувствовала определенную прелесть в том… Чем мы вчера занимались.
– Не говори о том, чего не знаешь, – буркнула Робин.
Кристиан лежал, с легкой улыбкой на лице разглядывая эту странную новенькую. Она еще трепыхалась, как только что пойманная в силки птица, толком не понимая, куда попала. И было забавно наблюдать за тем, как она познает этот новый для нее мир.
– Ладно. Как скажешь. Но было не похоже, что ты помнишь о том красавчике с фотографии? Забыла? – хмыкнул молодой человек и перевернулся на спину, потягиваясь, словно дикий кот. В отличие от нее он был полностью обнажен, и лишь тонкая простыня прикрывала его тело.
Робин нахмурилась. Пока она ела вкуснейший в жизни стейк, так слабо прожаренный, что кровь сочилась из мяса и текла по подбородку – первый раз она рвала мясо зубами, наплевав на правила приличия в виде вилки с ножом, – Кристиан ушел к тем ненормальным, резавшим друг друга до истошных криков. А потом…
«Довериться чувствам».
Но сейчас его истерзанное ночью тело выглядело абсолютно нормально: ни царапин, ни шрамов, ни свежих порезов. Да и стоило ли ожидать иного в мире, где в твоем распоряжении была целая вечность.
И этот мир начинал ей нравиться.
– Не забыла, – буркнула девушка, отводя взгляд от идеально плоского живота своего нового знакомого. – Но вряд ли твой совет мне поможет.
– Мой совет?
– Довериться чувствам, – вздохнула девушка.
– Смотря, что тебе нужно. Вот они – твои истинные желания. Которые зудят так сильно где-то на подкорке, что, если бы не череп, ты бы терзала свой мозг, расчесывая ногтями, пока он не превратится в кашу. Они, эти желания, не обманут. – Кристиана явно забавляла эта ситуация. И ее слегка краснеющие от одного взгляда на него щеки, и смятение во взгляде, когда она думала над его словами. Она была слишком юна для их мира, новичок! И наблюдать за ней было, пожалуй, интереснее, чем истязать себя чудовищными пытками.
– Не обманут, – девушка ухмыльнулась, поднялась с кровати, подошла к окну и, кажется, перестала дышать.
Прямо перед ней, на расстоянии пары кварталов от дома, в котором недовольные вечностью души устраивали дикие оргии, растянулась гладь бирюзового моря.
Белый песок, больше похожий на пыль, висел в воздухе. Здесь, на пляже, гулял ветер, который невозможно было ощутить кожей. Только увидеть, как поднимаются вверх мелкие частички песка и качается высокий кустарник. Робин стояла и жадно всматривалась в отдыхающих, пытаясь увидеть в их силуэтах знакомую фигуру.
Тщетно.
Пляж тянулся на несколько километров, и казалось невероятным обойти его весь, даже если потратишь на это целую вечность. Кроме редких отдыхающих, здесь нашли свое успокоение музыканты, играющие на там-тамах,
