тебя получается не очень, – говорит она.
На это мне нечего ответить. Если она смогла похитить меня из комнаты в доме военачальника, охраняемую стенами и стражей, наверное, я нигде не смогу от нее спрятаться.
Мы выходим из леса на залитую солнцем вершину. Налетает порыв ветра, образуя из опавшей листвы золотисто-багряный буран.
– Ты хочешь есть? – спрашивает она довольно ласково.
Я молча киваю. Что-то в ее тоне застает меня врасплох. Отец никогда не спрашивает у меня, хочу ли я есть, и иногда мне снится, как мать готовит завтрак из свежевыпеченного хлеба и сброженных бобов. Прошло три дня с тех пор, как монашка забрала меня сюда, и за все это время я не ела ничего, кроме кислых лесных ягод и горьких корешков, выкопанных в земле.
– Идем со мной, – говорит она.
Она ведет меня по петляющей тропе, вырезанной в каменистом склоне. Тропа такая узкая, что я не смею взглянуть вниз, но осторожно шагаю, прижимаясь к скале телом и лицом и хватаясь вытянутыми руками за свисающие лианы, словно геккон [88]. Монашка, напротив, идет по тропе так, словно это широкая улица в Чанъане. На каждом повороте она терпеливо ждет, когда я ее догоню.
Я слышу где-то вверху слабые отголоски металлического лязга. Поставив ноги в выемки в скале и подергав лиану, я убеждаюсь, что она держится прочно, и поднимаю взгляд.
Две девушки лет четырнадцати сражаются в воздухе на мечах. Нет, слово «сражаются» не совсем точное. Правильнее назвать их движения танцем.
Одна из девушек, в белом платье, отталкивается обеими ногами от утеса, держась левой рукой за лиану. Она отлетает от скалы по широкой дуге, вытянув вперед ноги в изящной позе, напоминающей мне апаср (летающих нифм, избравших своим домом облака), нарисованных на свитках, что хранятся в храмах. Меч в ее правой руке сверкает в лучах солнца подобно осколку небес.
В то время как острие ее меча приближается к оставшейся на скале сопернице, та отпускает лиану, за которую держалась, и прыгает вверх. Черное платье развевается, словно крылья огромного мотылька, и, когда полет вверх замедляется, девушка разворачивается в верхней точке дуги и падает на девушку в белом подобно пикирующему ястребу, выставив вперед вместо клюва меч.
«Дзинь!»
Клинки сшибаются, искры озаряют воздух, словно взорвавшаяся петарда. Меч в руке девушки в черном сгибается в полумесяц, замедляя ее падение, и наконец она зависает в воздухе вниз головой, держась только на острие меча своей соперницы.
Обе девушки бьют наотмашь свободными руками, раскрыв ладони.
«Бам!»
Воздух сотрясается от резкого удара. Девушка в черном приземляется на крутой склон и закрепляется на нем, ловко обмотав лиану вокруг щиколотки. Девушка в белом завершает свой полет к скале и, подобно стрекозе, опускающей свой хвост в водную гладь, тотчас же отталкивается для нового прыжка.
Я зачарованно смотрю, как юные фехтовальщицы преследуют друг друга, увертываются, наносят удары, делают обманные движения, бьют руками, лягаются, рубят, скользят, кувыркаются в сплетении лиан на отвесном склоне скалы, в тысяче локтей над бурлящими облаками далеко внизу, бросая вызов силе притяжения и смерти. Они грациозные – словно птицы, порхающие в зарослях колышущегося бамбука, проворные – словно богомолы, прыгающие по усеянной каплями росы паутине, невозможные – словно бессмертные из легенд, которые хриплым шепотом рассказывают в чайных домах странствующие актеры.
Также я с облегчением отмечаю, что у обеих девушек длинные, густые, прекрасные волосы. Быть может, ученице монашки не требуется брить голову наголо.
– Подойди сюда, – кивает монашка, и я послушно подхожу к маленькой каменной площадке, выступающей из скалы на изгибе тропы. – Полагаю, ты очень проголодалась, – со смехом замечает она. Я смущенно закрываю рот, широко раскрытый от изумления с того самого момента, как я увидела фехтующих девушек.
Облака далеко у нас под ногами, дует пронизывающий ветер. У меня такое ощущение, будто мир, который я знала всю свою жизнь, куда-то провалился.
– Вот. – Монашка указывает на горку ярко-розовых персиков размером с мой кулак на краю выступа. – Столетние обезьяны, живущие в горах, собирают их в облаках, где персиковые деревья впитывают в себя сущность небес. Съев всего один персик, ты будешь чувствовать себя сытой десять дней. Если захочешь пить, можешь выпить росу с лиан и воду из родника в пещере, которая служит нам местом для ночлега.
Девушки-фехтовальщицы спускаются со скалы к нам на площадку. Каждая берет по персику.
– Сестренка, я покажу тебе, где ты будешь спать, – говорит девушка в белом. – Я Джинджер. Если тебя ночью напугает вой волков, можешь забраться ко мне в постель.
– Уверена, что ты никогда не ела ничего столь сладкого, как этот персик, – говорит девушка в черном. – Я Конгер. Я дольше всех занималась с Наставницей и знаю все плоды, растущие в этих горах.
– У вас есть цветы софоры? – спрашиваю я.
– Нет, – отвечает Конгер. – Может быть, как-нибудь ты мне их покажешь.
Я кусаю персик. Он невероятно сладкий и тает у меня на языке, словно сделан из чистого снега. Однако, как только я проглатываю кусок, мой желудок согревается от питательного тепла. Я верю в то, что персик и правда насытил меня на десять дней. Я поверю всему, что мне скажет моя Наставница.
– Почему ты выбрала меня? – спрашиваю я.
– Потому что у тебя есть дар, Иньнян, – отвечает монашка.
Я понимаю, что отныне это мое имя. «Потаенная девушка».
– Но за дар нужно платить, – продолжает монашка. – Ты останешься жемчужиной, навеки погребенной в иле на дне бескрайнего Восточного моря, или будешь ярко сиять, озаряя мир, пробуждая тех, кто дремлет на протяжении всей своей жизни?
– Научи меня летать и фехтовать, как они, – говорю я, облизывая с пальцев сладкий сок персика. «Я стану отличной воровкой, – мысленно добавляю себе я. – И украду у тебя свою жизнь обратно».
Монашка задумчиво кивает и устремляет взор вдаль, туда, где заходящее солнце превратило облака в море сияющего золота и алой крови.
ШЕСТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Колеса повозки, запряженной ослом, со скрипом останавливаются.
Без предупреждения Наставница срывает повязку с моих глаз и выдергивает из ушей шелковые затычки. Я сопротивляюсь внезапному яркому солнцу и морю звуков: крику ослов, ржанию лошадей, звону кимвалов [89] и завыванию эрху [90] бродячих музыкантов, стуку и грохоту загружаемого и разгружаемого товара, пению, крикам, спорам, смеху, пререканиям, молитвам, – которые образуют симфонию большого города.
Пока я еще прихожу в себя от путешествия в размеренно покачивающемся мраке, Наставница уже соскочила на землю и привязала осла к придорожному столбу. Мы в центре какой-то провинции, это я знаю: аромат сотни различных блюд из муки и цукатов и экзотических благовоний, а также запах конского навоза сообщили мне об этом еще до того, как с моих глаз сняли повязку, – но где именно мы находимся, я
