— Наверное, смертельно обиделся, что я вышла замуж без его высокого благословения, — предположила Таня. — Ничего, со временем всё утрясётся. Дядюшка Виталик, он, конечно, вспыльчивый, но и отходчивый…. О чём ты задумался, любимый?
— Генерал Громов сказал, мол: — "Вас четверых доставят в Контору. Там и поговорим обо всём…". А где сейчас располагается Контора? На старом месте? То бишь, на земной поверхности? Значит, никакого ядерного взрыва не было и в помине? Или же где-нибудь глубоко под землёй? Например, на станции метро "Гостиный двор"? Ничего — до сих пор — не понимаю…
Летний погожий денёк, вернее, ещё утро, всего-то полдесятого. По полупустым воскресным улицам (народ — в своём большинстве — отбыл, пользуясь хорошей погодой, загород) нёсся белый микроавтобус — марки "Мерседес" — с тонированными стёклами.
— Голубое небо. Яркое солнышко. Лето. Симпатичные девушки в мини-юбках, — механически перечислял Хантер, упёршись курносым носом в стекло автомобильного окошка. — А уже и забылось про это. В смысле, про девушек в мини-юбках. Я ещё вчера был железобетонно уверен, что все девчонки на планете должны одеваться — как наш бесстрашный Сталкер: серая униформа, грубые армейские ботинки, чёрный бронежилет, шлем-маска, оснащённый прибором ночного видения, автомат за спиной, на специальном ремне размещена парочка ножей самого зверского вида, а все карманы — под завязку — забиты пистолетами и гранатами…
— Сейчас-то на мне нет дурацкого шлема-маски, — обиженно возразила Татьяна, старательно поправляя тёмно-синие бантики в крупный — на этот раз в белый — горох. — Да, и всё оружие отобрали, засранцы…
— Совсем, даже, не в этом дело…. Просто мне казалось — по внутренним ощущениям — что прошло, как минимум, года два-три. А, оказалось, только месяц. Странно всё это…. Вот, капитан Никоненко…. Был черноволосым, а стал пегим. И у вас, Артём Петрович, седины прибавилось в волосах…
— А у меня? — не наигранно испугалась Таня.
— Не, Сталкер, у тебя, как раз, всё нормально…. Наоборот, такой красавицей стала, прямо как в сказке у датского старика Ганса Христиана Андерсена, мол, до объявления "Атомной тревоги" был гадкий утёнок, а нынче — после её снятия — перед нами предстал белый лебедь. Вернее, прекрасная и, главное, замужняя лебедиха…. Кстати, лет сто не смотрелся в зеркало…. У меня-то как, типа — с благородной сединой?
— У белобрысых и без всякой меры разговорчивых молодчиков ранняя седина, увы, практически не просматривается, — лениво и благостно зевнул Лёха. — Только — ежели — под мощным микроскопом патологоанатома…. Гы-гы-гы!
— Очень смешно! — обиделся Хантер. — И никакой я не "белобрысый", а самый натуральный блондин — как певец Коля Басков. Только коротко-стриженный…. О-па! Какие-то пластиковые непрозрачные шторки опустились на окошках…. Что это такое, командир?
— Начинается секретность — всякая и разная, — невозмутимо пояснил Артём. — Привыкай, боец!
— А зачем — мне — привыкать к вашей секретности?
— Затем, что мы едем в Контору. А тому, кто хотя бы раз туда вошёл, обратного пути уже нет…. Хочешь — верь, хочешь — не верь. Дело твоё…. Лично я в этом убедился — совсем недавно — в очередной раз. Впрочем, ни о чём не жалею…
— А о чём тебе, Тёмный, собственно, жалеть? — то ли ехидно, то ли завистливо усмехнулся Никоненко. — Во-первых, жив остался. Во-вторых, такой женой обзавёлся…. Такой…. В смысле, о похожих особах женского пола я только в толстых книжках читал, причём, в далёком и беззаботном детстве. То есть, ещё до службы в Рядах…
Минут через сорок-пятьдесят микроавтобус плавно затормозил и остановился, пластиковые шторки медленно поднялись.
— Какой-то неприметный трёхэтажный особнячок, — прокомментировал Хантер. — Совершенно ничего особенного: серая штукатурка, обычные двери и окна…
— Ну-ну, обычные…, - насмешливо фыркнул Никоненко. — Двери бронированные, просто обшиты деревяшками, а стёкла в оконных рамах, естественно, пуленепробиваемые. Их ещё и не каждый заряд, выпущенный из армейского гранатомёта, возьмёт. Понятное дело, что если пальнуть прямой наводкой из полевого орудия снарядом среднего калибром, тогда-то да, в смысле, непременно пробьёт….
Виталий Павлович выглядел — как и всегда — вальяжно, добротно и совершенно несерьёзно.
"Добродушный толстячок, без всякой меры увешанный медальками-орденами", — схохмил насмешливый внутренний голос. — "Престарелый Карлсон, разве что без пропеллера за спиной. Типа — самодовольный и заслуженный, побывавший на многочисленных международных выставках тульский самовар.
— Проходите, проходите! — любезно предложил Громов, поднимаясь из-за стола и выходя навстречу посетителям. — Какие люди! Настоящие былинные герои, если, конечно, отбросить в сторону ложную скромность…
Генерал, первым делом, нежно расцеловал в обе щёки Татьяну, потом — поочерёдно — крепко пожал руки мужской части коллектива и, вернувшись на изначальное место (присев в антикварное кожаное кресло), хлебосольно предложил:
— Рассаживайтесь, бравые вояки! Супруги Беловы — по одну сторону стола. Остальные — по другую. Поговорим…. Кстати, пованивает от вас, бойцы подземные, не приведи Бог! Вам что, даже не дали принять душ? Не предложили переодеться? Мерзавцы бессердечные! Со всех сорву погоны и отправлю в народные депутаты — лямку клоунскую тянуть…
— Они у нас отобрали всё оружие! — поспешил нажаловаться Хантер. — Даже, безобидные ножики забрали!
— Даже — ножички? — сочувственно охнул Виталий Павлович. — Вот же, сволочи мерзкие! Впрочем, уважаемый Евгений Николаевич Кузнецов, тут нет ничего странного. В этом доме, вообще, нет вооружённых людей. Ни одного! Не верите? Вот, смотрите, даже у меня — генерал-лейтенанта ГРУ — пустая кобура! Убедились? То-то же! Всё по-честному, без всякого обмана! Шаромыжники малолетние…
— А откуда вы знаете моё имя-отчество? — насторожился Хантер. — Как-то оно подозрительно…
— Генерал, если он, конечно, настоящий генерал, обязан знать о своих подчинённых всё. Подчёркиваю, абсолютно всё! Катенька! — Виталий Павлович нажал на кнопку громкой связи. — Обслужи, пожалуйста, дорогих клиентов! Пока, понятное дело, только в плане официальной части приёма…
Входная дверь приоткрылась на два-три сантиметра и нежный девичий голосок вежливо поинтересовался:
— Можно, Виталий Павлович?
— Конечно же, можно, дорогая! Заходи смело! Тебе — всегда и всё можно, прелестница ты моя!
— Я тёте Гале нажалуюсь! — рассердилась Таня. — Её, дядюшка, ты почему-то никогда не величаешь "прелестницей". Всё "пышечка моя сладенькая", да "пончик мой аппетитный".
