Применив метод исключения, пес остановился на медведе.
Хотя, стоило ему зарычать и клацнуть зубами у него за спиной, на дерево он взлетел не хуже белки.
А уж оттуда свалился прямо ему на шею и, презрев все правила поведения приличной добычи, принялся обнимать его и тискать, восторженно приговаривая «как я рад тебя видеть».
Кусаться при таком безудержном проявлении самой искренней симпатии показалось бестактным даже старому охотнику Рыку, и он попробовал сначала просто уворачиваться, а когда не вышло — заскулил жалобно, надеясь, что неуемная добыча намек поймет, отвяжется и поведет себя более предсказуемо.
Знал бы, что кончится тем, что на скулеж прибежит хозяин с охотниками, и все они уже в восемь рук наперебой кинутся обнимать и тискать по очереди то его, то выслеженную им добычу — потерпел бы лучше.
Правда, потом, когда они принялись кормить найденыша, половина запасов перепала ему, Рыку, и это примирило старого пса и с такой нелепой и неудачной охотой, и с беготней, от которой, того и глядишь, сам лапы под кустом оставишь, и с объятиями, от которых кости еще неделю трещать будут.
А хозяин с охотниками, окружив со всех сторон свою добычу, хоть она и не собиралась, по-видимому, убегать, отправились домой.
— …Это ж надо додуматься, ваше высочество, это ж надо сообразить головой-то пустой! — вытаращив глаза, словно не веря своим собственным словам, и для иллюстрации сказанного пристукивая костяшками пальцев по лбу, прочувствовано вещал Сойкан. — В Неумойную пойти!!!.. Это ж каким бол… большим простофилей, я хотел сказать… это ж каким олухом царя небесного надо быть, чтобы в Проклятую деревню по своей воле припереться!!!.. Прийтить, то бишь, звиняйте!..
Иванушка споткнулся о собственную ногу и остановился, как вкопанный.
— Проклятая деревня?!.. Та самая?! — потрясенно воззрился он на Серафиму.
— Угу, — смутно чувствуя за собой непонятную вину, кивнула она, но тут же принялась жарко оправдываться: — Да только откуда ж нам это было знать-то, что она и есть та самая Проклятая?! Олешка ведь и слова про то не проронил, морда бесстыжая!..
— Так, может, она еще цела была, когда он… того… с царем Костеем повстречался? — резонно предположил Макар.
— Хм… может… так-то… — по зрелому раздумью признала несправедливость обиды царевна.
— А Жулан этот ваш, — неожиданно вступил в разговор до сих пор молчавший Фома. — Он что, тоже пятьдесят лет назад умер и только вчера воскрес?
— Жулан?.. — в первый раз с тех пор, как расстались, вспомнил Иванушка своего загадочного проводника, и устыдился своего эгоизма. — С ним всё в порядке? Он вернулся? Прорвался через метель?
— Через какую метель? — непонимающе уставился на него Сойкан.
— Через вчерашнюю, — недоуменно хлопая белесыми ресницами, пояснил Иван, но по выражениям лиц друзей быстро догадался, что понятнее им отнюдь не стало.
И любезно решил им помочь:
— Я имею в виду метель, которая только сегодня утром… кон…чи…лась… А где же снег?
— Какой снег? — на всякий случай оглянулся Макар.
— Слушай, друг милый, — ласково взяла его под локоток Серафима. — Перестань народ запутывать, и расскажи всё по порядку. Какая метель, какой снег, и — самое главное — куда делся этот твой Жулан.
— А тебе он зачем?
— Еще не решила, — со вздохом призналась Сенька, но недобрый блеск хищно прищуренных глаз явно ограничивал судьбу незадачливого проводника, попадись он ей под горячую руку, всего несколькими, но крайне неприятными вариантами.
— Сеня, ты не права, — поспешил вступиться за отсутствующего аборигена Иванушка. — Он, скорее всего, просто заблудился. Или неправильно нас понял. Ну не думаешь же ты, что он мог специально привести незнакомого человека, который ему ничего не сделал, в Проклятую деревню[137]!..
— А, кстати, отчего эту деревню Проклятой называют? — снова полюбопытствовал гулко разносящимся по лесу басом Фома. — Чего-то я не понял. Ну, побывали мы там, когда тебя искали. Сойкана, вон, пришлось чуть не на руках туда тащить — упирался, как бык перед бойней. Если бы вовремя не ухватили — сбег бы к веряве лысой, еще и его бы искать пришлось. Или нас. Ну, и пришли мы туда… Удручающее зрелище, конечно — пожарище и всё такое… Но ничего особенного.
— Ничего особенного?!.. — едва не хором возмущенно воскликнули царевич и охотник.
— Да до нас ни одна живая душа оттуда не возвращалась!
— Да… да… Да смотрите, что я там нашел!
— Где?!..
Все по очереди повертели в руках полмедведя, взвешивая, разглядывая в лучах заходящего солнца ювелирно проработанные детали, и качая головами.
— Ну, половина это от того, моего, — признала без колебаний Сенька. — Ну, и что? Это ничего не доказывает.
— Это доказывает, что брат Нафтанаила Злосчастного после той охоты, когда он погиб, был в Неумойном! — гордо выложил на всеобщее обозрение плоды умозаключений Иван.
Всеобщее обозрение оказалось пристрастным и неблагоприятным.
— Это может доказывать, что кто-то из деревенских нашел эту половинку в пещере или рядом и принес домой, — осторожно предположил Макар.
— Или что обе половинки были найдены где-то в другом месте, а кто-то потом потерял первую в пещере, а вторую — в деревне, — развила его мысль царевна.
— Или что золотого медведя потерял вовсе не тот царский брат, которого вы ищите, а кто-то раньше. Может, за сто лет до него. Или за триста, — пришла свежая идея на ум Сойкану.
— Или еще кучу разных вещей, — подытожил дискуссию, больше напоминающую разгром, Фома. — Но пока мы не найдем что-то, на чем ясным языком написано, что Мечеслав — это и есть наш Спиря, никто нам не поверит. Я бы на их месте не поверил.
— Да ты и на своем не веришь, — обиженно буркнул Иванушка, спрятал половинку вместе с потухшими надеждами обратно в карман, и ускорил шаг.
— А вот тут ты прав, — вздохнула Серафима и, в упор игнорируя слезливую жалобу пробегавших целый день по бездорожью ног, последовала его примеру. — Завтра у нас третье испытание с утра, так что в городе до ночи надо быть — кровь из носу…
* * *
Утро трудного дня третьего испытания изобретательности, предприимчивости и воли к победе оставшихся претендентов началось для наученных горьким опытом организаторов задолго до рассвета.
Когда сонное солнце, потягиваясь и позевывая в своей перине из синих туч, еще только переворачивалось с боку на бок и раздумывало, стоит вообще сегодня появляться на небосклоне, гвардейцы, стражники, пожарные и охотники, призванные по такому случаю из своих лесов, уже оцепляли подходы и подъезды к трибуне для важных персон и к зоне соревнования.
Центр площади — размером двести метров на пятьдесят — был еще со вчерашнего дня огорожен невысоким, но крепким заборчиком. В дальних его концах плотники устроили небольшие воротца шириной метра в полтора. Еще один забор — необъяснимый и загадочный — делил выгороженный пятачок вдоль ровно напополам, своим существованием нарушая гармонию ровного пространства и порождая среди возбужденных горожан и гостей столицы самые невероятный слухи о роде развлечения, для которого потребовалось так странно перегораживать абсолютно нормальную площадь.
Как бы ни роптали оторванные от просмотра цветных широкоформатных снов служивые люди, при свете факелов занимающие, поеживаясь, свои позиции, благородное их возмущение перестраховщиками из Лукоморья пропало без следа, когда первые зрители предстоящего представления начали появляться на Дворцовой площади всего на несколько минут позже них.
Вторые прибыли, когда живой коридор к стратегически важным пунктам был почти готов.
Третьи пришли сразу с восходом и заняли узкую кромку площади вдоль дворцов — больше места им не оставалось.
Через два часа, когда пепельный предутренний воздух сначала порозовел, а потом стал голубовато-прозрачным, с трех улиц, впадающих в площадь, почти одновременно грянули фанфары, заколотились барабаны, и кортежи трех оставшихся претендентов на престол страны стали неспешно-торжественно вливаться в так предусмотрительно оставленные проходы.
По Господской же улице, без всякой помпы, шума и грома, кто верхом, а кто пешком, на площадь испытаний в это же время прибыло жюри.
Появление каждой из четырех партий было встречено радостным топотом подмороженных ног о холодный булыжник и ликующими криками.
В отличие от моментально приосанившихся и кинувшихся намахивать руками в окна карет претендентов, Сенька иллюзий на предмет этих возгласов не питала: какими бы мыслями ни тешили воспаленное самолюбие костейские дворяне, народ приветствовал не желающих променять меховую шапку на железную, а окончание многочасового ожидания и подмороженной скуки.
Чинно и благородно претенденты с супругами и ближайшими придворными рассаживались в первых трех рядах вип-трибуны, в порядке выступления.
