Светлана Багдерина - Срочно требуется царь

Серафима никогда не думала, что снаряжение обычного поганого караканского хана может состоять из такого количества предметов, которые, к тому же, надо в соответствующем порядке надеть, натянуть, напялить, намотать и нахлобучить.

«Ай-да не ой-да, да ой-да не ай-да, ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…» — тянул Лунь, и она ему вторила, уже не столько смущенно, сколько рефлекторно прикрывая рот руками: «А-а-а-а-а…».

— Сеня, прекрати зевать, — с укоризной попенял ей, оторвав мутный расфокусированный взор от медленно входящего в раж народного артиста, супруг. — Ты подаешь… а-а-а-а… дурной пример…

— А сам-то, — обиделась Серафима, откинулась поудобнее на спинку кресла, принесенного предусмотрительными членами жюри из управы, и прикрыла глаза.

Лицо ее тут же расслабилось и приняло безмятежно-блаженное выражение.

— Сеня, что ты делаешь!!! — шепотом ужаснулся Иван.

— Слушаю, — чужим потусторонним голосом отозвалась она. — Чтобы получить максимальное удовольствие от… а-а-а-а-а… музыки… надо перекрыть доступ зрительным ощущениям… И тогда можно будет наслаждаться чистым искусством в чистом… а-а-а… виде…

— Понял, — грустно вздохнул Иванушка и, мужественно подавив зевок, туманным от подступающего сна взором тупо уставился на сказителя. — Только храпеть не вздумай… пожалуйста…

Но Сенька его уже не слышала.

Счастливая…

Ну, конечно, мы ж вчера во сколько вернулись? Даже во дворец не пошли — так уходились… за полночь уж, поди, было изрядно… Поспали всего часов несколько… если не минут… разве ж можно ее винить… никто и не заметит… наверное… справа Медьведка сидит… у него плечи… широкие… и сам он… такой же… слева от меня… Комяк… с животом… хорошим… ничего не видно… а слева я… сижу… я… слева… сижу… от кого-то… сижу… я…

Не спать!!!

Иван сердито ущипнул себя за руку, вполголоса ойкнул и виновато огляделся — не заметил ли кто его минутной слабости.

Слабости его никто не заметил.

Спящие вообще очень редко что замечают.

Слева от него, колыхая хорошим, всё загораживающим животом, посапывал Комяк. Справа от Сеньки выводил рулады носом Медьведка. Впереди безжизненно уронили головы на плечи друг друга Воробейник и Коротча.

Оглянуться назад Иванушка побоялся, а вместо этого перевел взгляд на аудиторию, поднявшуюся сплошь да рядом в пять, а кто и в четыре утра, чтобы занять места получше.

Видели ли вы когда-нибудь хоть одного зомби?

А несколько тысяч, причем собравшихся в одном месте?

Теперь лукоморец мог с легкостью их представить.

Как в ступоре, сбивчиво притопывая и не в такт подвывая, толпа зрителей ходила неровными волнами новообразовавшегося Сонного моря, словно настоящее имя певца было не Лунь Баян, а Кот Баюн.

Иванушка почувствовал, как щеки его медленно, но верно покрываются жаркой краской.

Именитый гусляр старается, поет для нас, а мы…

Как стыдно, как стыдно…

А-а-а-а…

А, кстати, он ведь еще поет?..

Пальцы старика пробежались в последний раз по струнам и белыми птицами взлетели и картинно замерли на уровне подбородка.

Аудитория перестала раскачиваться и застыла в неуверенности: засыпать ли ей теперь окончательно, или всё же придется просыпаться?

Старик недовольно сдвинул лохматые брови и недовольно зыркнул в сторону трибуны, потом на слушателей перед собой.

— И чего молчите?

— А из чего у него сапоги-то были пошиты, говоришь? — выкрикнула замотанная до бровей то ли в кружевную шаль, то ли в недоеденный молью платок, бабка из первого ряда — скорее чтобы угодить артисту, чем из настоящего любопытства.

— Что?.. — оторопело опустил руки и вытянул шею Лунь.

По огорошенному его виду было понятно, что ждал он явно не этого.

— Обувка, говорю, из какой кожи у богатыря стачана была? Хром знаем, юфть знаем, кирзу знаем… — начала методично загибать пальцы неугомонная старушка.

— Кирзу?.. — растерянно повторил певец.

Иван понял, что надо спасать положение.

— Браво, браво! — неистово захлопал он в ладоши, умудряясь одновременно пнуть Коротчу, ткнуть Воробейника и лягнуть супружницу. — Бра-во!.. Бра-во!.. Бра-во!..

— Чего?

— Уже?

— Ай-ай! Ай-ай!

— Я те попинаю любимую жену…

— Из-ви-ни!.. То есть, бра-во!.. бра-во!.. Кри-чи! Те-все!

— Бра-во!.. — нестройным, но рьяным хором под аккомпанемент такого же качества аплодисментов поддержали его выведенные из состояния ступора министры.

— Молодец! Молодец!.. — подхватили мальчишки на карнизах.

— Ура!.. — заорала стража.

— Постарался!.. — выкрикивали разрумянившиеся тетки в первых рядах.

— Ну, мастер!.. — одобрил откуда-то с галерки густой бас.

Не зная, что положено кричать в таких случаях, люди стали выкликать, что Бог на душу положит. Но один, другой, третий костей, глядя на усердствующую трибуну, стали тоже бить в ладоши, и через полминуты рукоплескания, в значительной мере усиленные смутным чувством вины, гремели над площадью, заглушая разнобой народных пожеланий и комментариев.

— Бра-во! Бра-во! — в двадцать пять глоток скандировало просвещенное жюри, намекая добрым горожанам, что неплохо бы выучить нужные слова.

— Бравый!.. — на лету подхватил один за другим и грянул в тысячи глоток сообразительный народ. — Бра-вый!..

Довольный Лунь скромно поклонился, не вставая с места, потер озябшие руки, на минуту задумался, разглядывая небеса, и снова коснулся струн.

— Повеселее чего-нибудь!.. — выкрикнула какая-то простая душа из народа перед тем, как над импровизированной концертной площадкой вновь зависла тишина.

— Да уж неплохо бы, — пробормотал Комяк.

— Глас народа — глас Божий, — донесся до Иванушки справа сонный голос.

Но певец принципиально не стал отступать от согласованного с меценатом репертуара.

— Лирическая народная песня «Уж сама ли я по воду да пойду». Музыка народная. Слова народные, — торжественно объявил Лунь.

Аудитория, подумав и не найдя толкования непонятному слову, характеризующему предстоящую песню, отчего-то решила, что желание ее будет исполнено, и разразилась спорадическими благодарными хлопками.

— Щас споет, — донеслось тоскливое предположение справа, сопровождающееся звуком, похожим на спрятанный в рукаве зевок.

И музыкант не обманул ожиданий.

К тому моменту, когда Лунь дошел до обещанного похода за водой, прошло не менее получаса, за которые аудитория имела неповторимую возможность ознакомиться с флорой и фауной вышеуказанной реки. Кроме серых утиц, оказывается, по ней еще плавали сизые селезни, рыжие гуси с желтыми гусынями, и белые лебеди с белыми же лебедками[141]. Над рекой летали синие чайки со своими чайниками, черные скопы со своими скопцами, стрекозы со стрекозлами, и бабочки с бабами. Под поверхностью обитали счастливыми семейными парами серебряные уклейки, полосатые окуни, зеркальные карпы и пучеглазые раки.

С крайней неохотой Лунь — похоже, завзятый рыболов и охотник — оторвался от перечисления под нескончаемые «ой да» и «ай да» животного мира глубокой-широкой речки и перешел к изложению размышлений неизвестной девушки, стоит ли ей идти за этой самой водой в такую даль, когда вот-вот должен завалиться в гости ее милый.

Кончилось всё тем, что милый в гости всё-таки пришел, и пошли они за водой уже вместе, что было, с одной стороны, практично — ведь принесут-то они воды в два раза больше[142], но с точки зрения гигиены и охраны здоровья абсолютно неприемлемо: столь густо населенный водоплавающей птицей водоем лучше ей было бы и оставить.

Впрочем, такие глубокие выводы делать под конец песни был уже мало кто в состоянии: снотворное действие баллады о Лосе Ершеевиче было усилено и продолжено на совесть.

Первым, кто крикнул «браво», в этот раз оказался Коротча, которому, совершено случайно, с последним аккордом песни на плечо упала голова самого стойкого слушателя — Хвилина.