Распорядитель турнира замолчал, и аудитория замерла в ожидании продолжения.
Которого не последовало.
Не проронив больше ни слова, старик деловито скатал свой пергамент[145], сосредоточенно кивнул собравшимся и важно удалился.
Не зная, что в таких случаях ожидается от нее, публика на всякий случай зааплодировала.
Не зная, что в таких случаях ожидается от него, старик развернулся и вышел на бис.
Заслушав во второй раз программу турнира, народ одобрительно закивал, засвистел, захлопал…
Распорядитель скромно принял сии признаки одобрения на свой счет и зачел ставшие хитом сезона четыре предложения в третий раз, что, в свою очередь, было встречено бурными продолжительными аплодисментами, местами переходящими в овации.
Если бы новоиспеченная звезда не перехватила украдкой кровожадный взгляд своего хозяина и не подавилась первым же словом на четвертом выходе, не известно, сколько бы оборотов продолжался этот процесс.
Но, наконец, дошел черед и до рыцарей.
И на ристалище, перегороженное вдоль барьером[146], с противоположных концов под захлебывающуюся какофонию фанфар выехала первая пара поединщиков.
Экзотические фигуры иноземного вида витязей дышали мужеством и готовностью биться не на жизнь а на смерть до первой крови за благосклонность королевы турнира.
Задрапированные наспех перешитыми из портьер парадными уборами лошади дышали нервно и неровно.
Надежды остальных двух претендентов при виде такого размаха и великолепия дышали на ладан.
Распорядитель, бросив пришибленный взгляд на барона, почти вприпрыжку выбежал на средину ристалища со свитком подмышкой и, не разворачивая его, скороговоркой и наизусть протараторил:
— Благородный рыцарь сэр Боборык вызывает на поединок благородного рыцаря сэра Козяблика, дабы поразить его!
Горнист у подножия трибуны затрубил и оборвал протяжную серебряную ноту, лошади воинственно заржали, бойцы с лязгом опустили забрала, и благородный сэр распорядитель, роняя на ходу то шляпу, то пергамент, резво помчался к спасительному краю.
— А что, уважаемый господин министр керамики и санфаянса, — проникнувшись духом момента, задумчиво вопросил соседа министр хлебобулочной промышленности, — как вы полагаете, поразит благородный сэр Боборык?..
Министр хлебобулочной промышленности, в прошлом мастер-пекарь, зыркнул сурово на обоих поединщиков, нахмурился и приговорил:
— Я так полагаю, уважаемый господин министр Скворчуха, что оба они паразиты. За всю свою жизнь, поди, и дня не рабатывали.
Благородные же рыцари, за всю свою жизнь и впрямь не проработавшие и дня, теперь словно решили наверстать упущенное за одну минуту. Грозно выкрикнув в ведра шлемов гулкие, но невнятные боевые кличи, они неистово пришпорили коней и, яростно потрясая копьями, понеслись вдоль разделяющей их хлипкой преграды навстречу друг другу или славе — как получится.
Собравшийся народ хором ахнул и схватился за кто за сердце, кто за голову, кто за соседа…
То, что копьями надо не потрясать, а стараться попасть в щит противника, сэр Боборык и сэр Козяблик вспомнили слишком поздно.
В панике бросив растерянный взгляд сначала на барона, потом на приближающегося со скоростью очень быстрого и хорошо разбежавшегося коня противника, благородные рыцари отчаянными усилиями стали стараться укротить трехметровые копья, одновременно лихорадочно соображая, как конкретно можно ими попасть в щит, повешенный отчего-то с противоположного бока оппонента.
Сэр Козяблик сообразил быстрее.
«Кто сказал, что нужно попадать именно в лицевую сторону щита?!» — осенило его.
За считанные метры он ловко вычислил замысловатую траекторию движения своего оружия, руки и коня, обрекающие щит противника на растерзание, а самого оппонента — на верное поражение, покрепче вцепился в древко, прицелился…
Но при составлении уравнения победы пренебрег одной переменной.
Вернее, постоянной.
И за несколько метров до встречи со спарринг-партнером, к своему неописуемому, но короткому изумлению, сэр Козяблик внезапно почувствовал, что неведомая сила вырывает его из седла и упругой рукой швыряет вперед, к победе…
Сэр Боборык соображал гораздо медленнее.
И поэтому он не успел даже понять, что случилось, и что же такое огромное, тяжелое, железное в него врезалось, когда вдруг оказался на земле и на краткую секунду увидел небо в алмазах…
А случилось именно то, что должно было случиться, если пятиметровым копьем долго на всем скаку размахивать, а потом срочно попытаться навести его на цель: тяжелый окованный наконечник коварно уткнулся и застрял между штакетинами, приколоченными не на страх, а на совесть, в три гвоздя, гордыми важным заказом постольскими плотниками.
Если бы барон Карбуран задумал не рыцарский турнир, а турнир прыгунов с шестом с лошади в длину на точность приземления, сомнений по поводу победителя не возникло бы ни на мгновение.
Сейчас же его превосходительству пришлось озадаченно призадуматься не на шутку, и даже свист, топот и громовые аплодисменты восхищенных зрителей не смогли вывести его из этого нехарактерного состояния.
Следовало ли объявить победителем этого поединка Козяблика, который первым вылетел — причем в буквальном смысле — из седла, или Боборыка, который покинул седло последним, но был выбит, хоть и таким экзотическим способом, Козябликом?
Впрочем, прибежавший посыльный быстро сделал вопрос исключительно академическим: по словам его личных знахарей, ни один из благородных сэров по причине сотрясения контузии головного мозга продолжать состязаться на этой неделе сможет только в шашечных турнирах. И лучше в поддавки.
Карбуран скрипнул зубами, сверкнул очами, рыкнул, и в сердцах отвесил подателю дурных вестей увесистую оплеуху.
Придворные, знакомые с характером барона, шарахнулись и вытянулись в струнку, готовые к бурному и затяжному потоку гнева, запрудить который было под силу только одному, но еще наукой не обнаруженному средству…
И вдруг оно нашлось само.
Взгляд барона, готового рвать, метать и кидаться с голыми руками на всех своих рыцарей одновременно, невзначай упал на расплывшиеся в злорадных улыбках милые лица конкурентов.
Ах, так?!..
Не дождетесь!
— Продолжайте! — махнул рукой распорядителю Карбуран, излучая позитив и оптимизм во всех направлениях[147] в почти смертельных дозах.
— Мудрое решение, ваше превосходительство, — с готовностью состроила приторную гримаску в поддержку мужа баронесса. — Я всегда говорила, что нет худа без добра.
— Да? — с отвращением покосился на нее барон Кабанан, не спуская со сведенных судорогой щек заклинившей улыбки.
— Да, да, — горячо закивала она. — То, что в первой паре выигравшего не оказалось… это наверняка к лучшему. Это… приближает самое интересное… последний поединок, то есть… и определение победителя…
Насколько баронесса оказалась близка к истине в своей попытке успокоить и поддержать третьего проигравшего в первом сражении — своего супруга — она не могла и предположить.
Во втором поединке сэр Вороник попал копьем в шлем сэра Сыченя, а тот — щитом — по ушам скакуну своего противника. Оба в седле усидели и, казалось, дело идет ко второму заходу, но у лошади Вороника на этот счет вдруг появилось свое, особое и ярко выраженное мнение.
Она встала на дыбы, на всю площадь прокляла с выражением[148] тот день и час, когда согласилась участвовать в рыцарском турнире, и постановила, что ее следующее место работы будет связано исключительно с искусством.
Например, с цирком.
Репетиции она решила не откладывать в долгий ящик, а взбрыкнула, закусила удила, закатила глаза и понеслась сломя голову по периметру ристалища — только искры из-под копыт.
Всадник, по понятным причинам, постарался ее переубедить доступными средствами. Но упрямая кобыла ни древко копья, ни кулак, ни шпоры не посчитала достаточно весомыми аргументами и, ко всеобщему восторгу, программа турнира быстро расширилась до джигитовки: иноземный богатырь, теряя снаряжение и вооружение, словно осина листья на ветру, попеременно то сползал с конской спины в различных направлениях, то чудом вскарабкивался обратно, с каждым разом оказываясь в седле в новой и всё более интересной позе, нежели прежде. Надо ли добавлять, что при этом все маневры сопровождались виртуозным лавированием разгорячившейся лошади между толпой пытающихся ее поймать конюхов, стражников, слуг и просто доброхотов из городских.
Конец представления был предсказуем, особенно, с самого начала, рыцарем нелепого образа сэром Вороником: при очередном повороте на девяносто градусов он, наконец-то, окончательно вылетел из седла и встретился с разделительным барьером, стойко принявшим на себя удар.
