— Ведьмедь, глаз вырву, ведьмедь настоящий! — высунулся из-за спины женщины в полосатом тулупчике мальчишка лет девяти. — Я сам видел! Вот такенный, говорю! А никто не верит! А он меня в пять раз, наверно, выше! Или в десять! Или даже в двадцать!.. В подворотне прячется! И орет!
— Что орет? — уточнила Серафима, предварительно добросовестно убедившись, что лесной хозяин двадцати пяти метров росту не маячит над крышами домов Сахарного проулка.
— Воет, то бишь, вашвысочество, — слегка заикаясь — то ли от природы, то ли от нервов, перевела мальчишкина мать, сурово заталкивая своего не в меру говорливого отпрыска обратно за спину — от греха подальше.
— Медведи не воют, — с сомнением покачал головой Сенька. — Может, это собака была?
— Да ведьмедь же, тетенька царевна! — высунулся уже из-за другого бока матери и чуть не плача, сорвал шапку и прижал ее к груди мальчишка. — Ей-же ей, ведмедь! Глаз вырву, сам виде…
И тут, словно в подтверждение слов малолетнего свидетеля, откуда-то из невидимых переходов и проходных дворов Сахарного пахнуло холодным, пронизывающим насквозь беспричинным ужасом, и до содрогнувшейся в унисон толпы донеслось тяжелое низкое ворчание, закончившееся хриплым раскатом рыка.
Пацаненок захлопнул непроизвольно распахнувшийся рот обоими ладошками и моментально нырнул в самое надежное убежище — за мамкину спину.
— Сейчас посмотрим, пацан, что там за ведьмедь у вас завелся, — заговорщицки подмигнув на ходу вытаращившей испуганно очи матери, мимо сдавленно ахнувших горожан, с мечом в руке в переулок устремился Спиридон.
И при виде него такое банальное явление, как громадный медведь в центре города, мгновенно было забыто.
Толпа разом вскипела.
— Это он!
— Он!
— Глаз вырву — царь всамделишный!!!
— Тот самый!
— Царевич Спиридон!!!
— Самолично!!!
— Он с медведем-то с тойным чичас разберется!
— А кабыть задерет его ведмедь?!
— Не боись! Медведь — зверь царский, его не тронет, предание такое, мне бабка сказывала!
— А кабыть таки тронет, тадыть чего?
— Да не тронет, тебе говорят!
— А ну кабыть?..
— Да вот заладил, долдон — кабыть да кабыть!..
— Кабыть тронет — примета плохая, вот чего…
— Стало быть, царь-то наш Спиридон — ненастоящий!..
— И весь род их и впрямь проклят…
— Как граф с баронами талдычат?
— Ага…
— И верно тогда нового царя нам надо, из ихней породы…
— Спиря, стой!!! Медвежатник, ёшкин трёш!!! Стой, кому говорят!!!.. — отчаянно выкрикнула Серафима, выхватила меч, выудила на бегу из-за голенища сапога метательный нож и, что было сил, рванула за охраняемым объектом по булыжнику, скользкому от слежавшегося и начинающего подмерзать мокрого снега.
Как только Иноземная осталась за спиной, на переулок, вопреки всем законам погоды, откуда ни возьмись, стал быстро опускаться рваными неопрятными клочьями серый промозглый туман, словно выпотрошили старую перепрелую перину водяного.
Возбужденно-испуганный гомон толпы позади мгновенно пропал, исчезли быстрые уверенные шаги Спиридона впереди, и только странный булькающий рык всепроникающим горным потоком раскатывался между гладких каменных стен, отражаясь от карнизов и выступов и угрожающе усиливаясь по мере приближения к его источнику.
Усиливалось с проклятым туманом и беспричинное[167], но отупляющее, ослепляющее и позорно сковывающее первоначальную прыть царевны вязкое чувство страха.
Смахнув рукавом тулупчика со лба то ли липкую прядь тумана, то ли холодный пот, Серафима мельком успела подумать, что коварный мальчишка злонамеренно преуменьшил размеры затаившегося в проходном дворе зверя, как белесая муть, словно заполнив предназначенную ей емкость и на том успокоившись, внезапно закончилась.
И она оказалась нос к спине с замершим в нелепой позе и подозрительно молчаливым Спиридоном.
А уж его нос располагался в непосредственной близости к носу исполинского медведя.
Если бы он поднялся на задние лапы и оказался раза в три выше самой высокой крыши Сахарного, Сенька бы не удивилась.
Непонятная апатия вкрадчиво, но быстро окружила и охватила ее, исподтишка вползла во все чувства и мысли и растворила их, словно сахар в кислоте. Воинственно поднятая рука медленно и как-то сама собой опустилась, пальцы безвольно разжались, меч ее упал на мостовую, обледеневшую под внезапным приступом жгучего, пронизывающего холода, и глухо звякнул о валяющийся под ногами меч гвардейца.
Такого не убить…
От такого не сбежать…
Это конец нам всем…
Но этот запах!
Косматое чудовище перестало рычать, прищурилось, будто прицеливаясь, и сделало шаг вперед, потом назад, потом еще два шага, глубоко врезаясь стальными двадцатисантиметровыми когтями в мягкий серый булыжник.
Ну и когтищи…
Махнет — и голова с плеч долой…
Пойдут клочки по проулочку…
Но как же от него воняет-то, ёшкин трёш!
Медведь остановился, словно удовлетворенный образовавшейся дистанцией и многообещающе оскалил пасть размером с устье лукоморской печки, с садистским удовольствием демонстрируя невероятные клыки, каждый размером с ее меч.
Пополам перекусит — и не заметит…
Хорошо…
Мучаться меньше…
Раз — и готово…
Ну, и несет же от него всё-таки! И ведь чем-то родным тянет-то, самое-то главное! До тошноты знакомым! До рвотного рефлекса, практически!
Монстр, оставив дальнейшие попытки впечатлить или запугать своих противников[168], неуклюже поднял лапу с жутчайшего вида когтями и неловко махнул ею в сторону застывшего как изгнанное из музея изваяние гвардейца.
Послышался влажный треск раздираемой, словно бумага, овчины Спиридонового тулупчика, слабый вздох самого солдата, и раздраженное ворчание медведя: целился он явно не в руку.
Ничего…
Следующий мах будет куда надо…
А потом придет и моя очередь…
Кошка сдохла — хвост облез, унесли ее в подъезд, привязали к потолку, и…
КОШКА!!!
ПОДЪЕЗД!!!!!
От него же несет нашими лукоморскими подъездами!!!
От неожиданности Сенька вздрогнула, покачнулась, поскользнулась на ледяной корке и автоматически ухватилась за целый еще рукав отрешенно взирающего на второй замах чудища Спиридона. Выкрикнув отчаянное «Ё!!!..», она попыталась было извернуться, устоять…
Но слишком поздно.
Голова ее сквозь шапку смачно встретилась с булыжником, спина точно накрыла расположившиеся аккуратной кучкой мечи, а ноги в идеальной подсечке выбили опору из-под неподвижного Спири, покорно таращившегося на неотвратимо приближающиеся к его лицу смертоносные когти.
И гвардеец так же безропотно и смиренно, как стоял, солдатиком грохнулся на мостовую.
Медведь тоже не успел ничего ни понять, ни изменить.
Огромная лапа, не встретив на описываемой траектории ожидаемого сопротивления в виде головы жертвы, разрывным снарядом пролетела поверху, ударила хозяина по плечу и вдруг сбила его со всех остававшихся не задействованными трех ног сразу.
Нет, конечно, ноги задние, имевшие более надежную опору, чем передняя часть зверя, попытались сохранить статус-кво, но битва их с выведенной из равновесия грудью и башкой была короткой и неравной. И уже через секунду вся громадная медвежья туша валялась на льду, уморительно-неподражаемо дрыгая всеми четырьмя… нет, шестью… восемью!!!.. лапами и так выражаясь на вполне человеческом языке, что если бы Серафиме больше нечем было сейчас заняться, то она бы попробовала покраснеть.
А в подворотне, за спиной поверженного медведя, стал четко виден прижавшийся левым плечом к стенке человек вполне обычной наружности[169]. Крепко зажмурив глаза, он что-то горячо нашептывал, не сводя глаз с зажатого в пальцах темного томика, едва заметно кивая при этом головой и чуть притопывая в такт.
И что-то торопливо подсказывало Сеньке, что бормотал он явно не сонеты.
Чувство благородного возмущения взорвалось в Серафиминой душе жаждой глубокого морального удовлетворения, или хотя бы мести и крови и, не раздумывая более ни мгновения, она вскинула руку с так и не выпущенным из пальцев ножом[170].
Через долю секунды застигнутый врасплох колдун вскрикнул и выпустил из рук свою книжечку, вдруг разлетевшуюся на десятки хрупких пергаментных страниц прямо перед его напряженно сосредоточенным лицом.
Остатки страха, холода, безразличия и обреченности, оставшись без поддержки, неуверенно замерли, дрогнули, отшатнулись, смешались в одно изумленно-сконфуженное чувство и испарились, как мороженое на сковородке.
А маг, оставшийся вдруг с дрожащими пустыми руками, одним шальным взглядом правильно оценил оперативную обстановку, оттолкнулся от стены, развернулся и со всех ног бросился прочь, подскакивая и подпрыгивая на бегу, как испуганная курица[171].
