И под округлившимися от ужаса взглядами охотников барон встал на четвереньки и принялся разрывать сухую траву под шиповником.
— В-ваше… в-величество?.. — только и смогли проговорить придворные.
— Ваше величество, вы не мышка, вы — царь! — заботливо склонился над разбрасывающим во все стороны лебеду и мерзлую землю срочно вернувшийся на шум Куликча. — Царь наш, батюшка. А царь не может быть мышкой.
Кажется, на барона это произвело надлежащее впечатление.
Он остановился, поднял голову и жалобно уставился на егеря.
— Не может?..
— Нет, ваше величество, совсем не может, — строго покачал головой коренастый мужичок.
Плечи барона Силезеня печально опустились, и он горько вздохнул.
— Ну, хорошо…
— Вот и славно! — как один заулыбались дворяне и потянулись поднять своего хозяина на ноги, отряхнуть его и продолжить путь к трону.
Но Дрягва, ловко вывернувшись из заботливых рук, нырнул головой вперед в кусты.
— Тогда я — лисичка, я — лисичка!.. За мной гонятся свирепые собаки! Помогите мне, помогите!.. Мне нужно спрятаться!..
Свирепые собаки, вовсе сейчас не свирепые, а сконфуженные и озадаченные не хуже хозяев, пристыжено поджали хвосты и постарались укрыться за частоколом конских ног.
— Нет, ваше величество! Нет!!! — толпа охотников, презрев шипы, кинулась за ним и успела ухватиться за исчезающие сапоги. — Раз-два-взяли!..
Через несколько минут барон был извлечен, посажен на землю, прислонен спиной к сосне и напоен домашним бальзамом.
— Ну, как, ваше величество?.. — с замиранием сердца присел рядом с Дрягвой егерь и заботливо стряхнул с безнадежно запачканного черной грязью зеленого рукава раздавленную красную ягоду. — Лучше?..
Барон изумленно поморгал, уставился мутным взором на окруживших его людей и сделал попытку подняться на ноги.
— Вы не лисичка, вы — царь, наш царь! — хором, наперебой начали просветительскую работу его дворяне. — Наш любимый батюшка-царь! И вам надо ехать на охоту за лисичками, зайчиками, свинками, медвежками, лосиками, белочками…
— Медвежками… лосиками… белочками… — послушно повторял за ними барон, сосредоточенно глядя на свои коленки.
— Да… белочками… — умильно улыбнулся Куликча.
— Так ведь это я — белочка!.. — просветлело озабоченное лицо барона. — Я — белочка, белочка! Я так и думал!.. Я — белочка!..
И, не успели охотники опомниться, как барон стрелой взлетел на сосну.
— Вернитесь, ваше величество!!!.. — вырвался отчаянный крик из двух десятков грудей, но он, казалось, только испугал примостившегося на нижней ветке метрах в трех от земли Дрягву.
Он вздрогнул, загнанно стрельнул глазами, тихо вскрикнул, и в мгновение ока вскарабкался до самой вершины.
Тонкой, юной, хрупкой вершинки, если быть совсем уж точным…
* * *
Сомик обнаружил бабку Жужелку довольно скоро: за углом Иноземской улицы она стояла, воинственно уперев руки в бока, и разговаривала с невысоким длинноволосым человеком с раскрытой книжкой в руках. Вернее, разговаривала она, а длинноволосый одним глазом косил в книжку, другим сверлил ее пронзительным взглядом, и при этом еще и беззвучно шевелил губами — то ли повторяя ее слова, то ли репетируя собственный спич.
Воздух вокруг него и поклонницы Дрягвы начинал тревожно переливаться и густеть.
Заметив, что вынырнувший из-за угла долговязый парень в темно-синей ливрее обрадовано заулыбался при виде старушки[163] и едва не в припрыжку устремился к ней, он сжал тонкие узкие губы в недовольную ниточку, поспешно выудил что-то из кармана и сунул в руку собеседнице. После чего развернулся и едва не бегом удалился с места разговора.
— Ну вот тебе, ни спасиба, ни пошла, — не слишком сердито пробурчала старуха, проворно пряча за пазуху полученный от странного знакомца трофей, сурово зыркнула на вставшего у нее на пути запыхавшегося слугу и сделала попытку обойти его.
Но не тут-то было.
— Бабушка Жужелка, как я рад, что нашел вас! — расплылся прыщавый парнишка в нарядной ливрее в абсолютно искренней улыбке.
— Что ж, радоваться всегда полезно, — уклончиво одобрила старуха, и вдруг, решительно и сильно отодвинув Сомика в сторону, пошла на прорыв.
— Подождите! Пожалуйста! — застигнутый врасплох такой прытью, парень едва успел ухватить прыткую пенсионерку за рукав. — Ее превосходительство баронесса Удавия Жермон хотела бы побеседовать с вами! Она на площади в карете ждет!..
— Со мной? Побеседовать? — склонила голову набок и подозрительно прищурилась старушка, но остановилась. — Это еще на кой пень знатной даме со швеёй балясы точить?
— Она вам сама всё расскажет, пойдемте, — сделал приглашающий жест рукой паренек и умоляюще взглянул на сурово насупленное морщинистое личико Жужелки. — Пожалуйста?..
— Влетит тебе, если меня не приведешь? — усмехнулась она.
— Влетит… — невольно втянул голову в плечи парнишка.
— Ну, тогда ладно, пошли, голубчик, — хмыкнула бабулька и гордо возглавила процессию.
Разговор с фанаткой единственного оставшегося барона привел к полному и бесповоротному ее разоблачению.
Видеть на троне она желала если не лукоморского царевича, то царского брата Мечеслава, обретающегося сейчас под чудным заграничным именем Спиридон. А весь этот концерт с подносом и рюмкой устроила потому, что перед проводами охотников к ней в переулке подошел один мужик, дал серебряную монету и пообещал дать еще одну после того, как она все исполнит, как надо. Поднос, чара и ее содержимое были предоставлены вместе с инструкциями по их поднесению тем же мужиком. Несмотря на дурные предчувствия и противную физиономию, сказала Жужелка, мужик не надул, и после того, как дворяне разъехались, один на север, другой — на юг, или куда им там выпал жребий, нашелся на оговоренном месте и вторую монету отдал, хоть и не сразу.
Иван ли, Мечеслав ли, вздохнула бабка, демонстрируя в подтверждение своих слов извлеченные из-за пазухи две старинные серебряные костейские денежки, а серебро оно и в Узамбаре серебро, тем более что от ее желаний всё одно ничего не зависит.
— А как тот… муж-ж…жчина… — даже постаравшись, бабушка Удава не смогла выговорить простонародный эквивалент данного слова, — выглядел?
— Да обыкновенно выглядел, — недоуменно пожала щуплыми плечиками старушка. — Невысокий, худой… нос длинный, как клюв у грача… лицо узкое, ровно дверью прищемили… Неприятное. Волосня ниже плеч висит, на морду всё время падает… Постригчись не может уж, что ли… Мужик ить всё-таки, не баба…
— А одет как он был?
— В тулуп козий. Черный. Длинный. Вот и весь патрет.
— А что за поднос, какая рюмка была, не разглядели ли вы случайно?
— Случайно? — отчего-то насторожилась Жужелка. — Нет. Случайно — не разглядела. А вот специально — всё запомнила. Поднос тот обыкновенный, деревянный, таких раньше в трактирах да постоялых дворах в дюжине двенадцать было. А вот рюмочка особенная у него была. На ней гравировка уморительная: барсук зубастый в одной лапе кучу ягод каких-то держит, а в другой — большой стакан на ножке.
— Что?! — позабыв про положение и самообладание, сим положением предписываемое, вдовствующая баронесса подскочила на сиденье кареты, едва не пробив головой потолок и напугав до заикания бедную старушку. — Что ты сказала?!..
— П…п…п…б…б…б…б-барсук… со с…с…стаканом…д…д…д…
— Ох, извините, милочка… простите, простите великодушно… — держась одной рукой за сердце, другой — за локоть перепуганной швеи, матриарх рода Жермонов пришла в себя, устыдилась потери выдержки и смущенно приземлилась в месте запуска. — Из себя вышла… Это ж какой-то подлец у меня чару украл! Из фамильного сервиза! Которому цены нет! Ему ж триста сорок семь лет в субботу! Антиквариат! А он!.. Ох, вернусь сейчас домой… Ох, я верну-у-усь… Ну, да это вас не должно волновать, дорогуша. Я с татем сама разберусь, чтоб неповадно впредь было.
— Э-э-это п-правильно… — на всякий случай не сводя настороженных глаз с разгневанной двухметровой дворянки, нервно кивнула Жужелка. — Э-э-это т-только т-т-так с их б-братом н-надо…
— Только так, — сурово подтвердила общую позицию в отношении расхитителей чужой собственности баронесса и вежливо, но быстро выпроводила старушку, одарив на прощание еще двумя серебряными монетами — за информацию и в качестве компенсации морального ущерба.
Надо было спешить домой и искать вора.
Кроме того, у нее на определенный счет стали формироваться не менее определенные идеи, которые требовали обдумывания, взвешивания и рассмотрения в тиши кабинета за любимой трубкой и виолончелью.
И тоже как можно скорее.
* * *
Никто не верил в понятие «солнечный ноябрьский день» до такой степени, что к вечеру тот перестал верить в самого себя.