– Извини, Мария, я тебя перебью, но... как сюда затесались поэты, художники, святые?..
– В каждом обществе есть свои поэты, святые и художники, – возразила Мария, – а в избранном обществе они тоже избранны! В Большой Империи поэт больше чем поэт! Мои поэты вообще не понимают, как можно творить в вашей стерильной Цивилизации, где никто не мешается на пути и не из-за чего страдать многопечальной лирической душе!
– Чудачка ты, – сказал Пер. – Стерильной! В Цивилизации всякого дерьма побольше вашего будет... Мне кажется, я начинаю понимать тебя, но... чем я могу помочь?
– Завтра, Пер, – быстро заговорила племянница Калиграфка, – все избранное общество Империи соберется здесь, в Заповеднике, чтобы приобщиться к священнодействию Оплодотворения. Ты говоришь, что хочешь еще испытать стадо – как преступно ты продолжаешь называть подданных Большой Империи – в чистом виде, изолированном от власти, но власть происходит из среды избранного общества, и если ты предоставишь его самому себе в среде простых подданных, оно незамедлительно даст новую власть, и тебе придется все начинать сначала, но если все избранное общество запереть здесь, в Заповеднике, ты сможешь спокойно внедряться со своей Цивилизацией в Большую Империю, и если она вас примет, – ради бога, Пер, делайте с ней, что хотите, но за это вы оставите Заповедник в неприкосновенности!
– Это была бы поистине уникальная резервация, – согласился Пер, – но я не понимаю, как это возможно технически, и потом... они же друг друга здесь просто вырежут!..
– Мне кажется, ты упорно не желаешь видеть того, что лежит у тебя перед носом...
Пер взглянул на Марию и отметил в ней едва уловимую перемену: она как-то отдалилась от него недосягаемо.
– ...вернее – того, что лежало у тебя под носом полчаса назад, и все еще здесь, перед тобой... Ну же, Пер, будь внимательный!..
– Ты как всегда хороша, – сказал Пер, – и больше я ничего не вижу.
Без тени улыбки Мария произнесла:
– Я – истинная владычица Империи!
– Какие глупости говоришь ты, Мария, – Пер остался невозмутимым. – Дикари вообще скверно относятся к женщинам.
– Да, но они устали от Шенка и страшатся Калиграфка, они хотят пожить спокойно под моей женской юбкой и сделают все, что я им прикажу.
– Царство женщин? – Пер улыбнулся. – Но что же ты им собираешься приказать?
– Завтра, Пер, по окончании Обряда, охрана по моему хотению закроет все выходы из Заповедника и все мое избранное общество навсегда останется здесь со мной, а чтобы они не взбунтовались, Пер, сделай так, чтобы Большой Конгресс и впредь продолжал снабжать Заповедник товарами и едой.
Пер с некоторым удивлением рассматривал новую Марию – владычицу, и вдруг что-то осенило его.
– Ты знаешь, надо подумать, сказал он.
– У тебя есть какие-нибудь идеи? – настаивала Мария. – У нас мало времени.
– Может быть, я отправлю специальное донесение в офис по планированию...
– Какое донесение, Пер! Ведь Станция игрушечная!
– Ну, знаешь! Станция-то игрушечная, да связь, разумеется, у нас есть.
– Когда ты это сделаешь?
– Сяду составлять прямо сейчас, но... я боюсь за тебя, я люблю тебя, Мария, а здесь через двадцать лет тебе будет грозить смертельная опасность, мне кажется, отпрыск этого Цацы, который завтра... оплодотворит Ольгу, устроит здесь уголовный террор... когда через двадцать лет он войдет в права наследования власти и никакое владычество твое тебе уже не поможет...
Мария вдруг посмотрела. на Пера с очаровательной, зловредной, хитринкой в глазу.
– Ладно уж, – сказала она, – ты открыл мне ваши большие секреты, я открою тебе одну нашу маленькую тайну: в это самое время, пока мы туг с тобой развлекались, Ольгу уже... оплодотворили... Знаешь кто? Магнус, Истома!
Хотя Пер ничего не понял из этих слов, он, тем не менее, почему-то с большим интересом скользнул взглядом по плоскому животу племянницы Калиграфка, которую не далее как полчаса назад сам в исступлении ласкал на полу Станции.
ГЛАВА XV
– Я уже замерзла, честное слово, когда он стал звать тебя в темноте, – Ольга полулежала в своей постели и рассказывала. – Он назвал тебя «дорогая моя»... несколько раз...
– Я еще не покинула к тому времени грот и все слышала, – отвечала ей Мария, нежно подавшись к Ольге, как заботливая врач к больной, только что перенесшей тяжелую операцию. – А что было потом? Как все произошло?
– Это было ужасно, Мария! Вначале – ничего, потом – ужасно, потом опять ничего, потом опять ужасно, и наконец, меня обуял ужас, и я уже слова не могла вымолвить.
– Неужели он оказался так груб, Ольга? Он же художник!
– Нет, конечно, я бы не сказала, что он был груб. Наоборот, он был очень осторожен, и я ему даже понравилась, как мне кажется, несмотря на кромешную тьму.
– Недаром же я показывала тебя ему голой, – сказала Мария, мило улыбаясь и все так же заботливо склонившись к своей «пациентке».
– Меня? Голой?
– Во время нашего купания на протоке, помнишь?
– На протоке? Но ведь там никого не было!
– Никого, кроме Магнуса, он сидел в кустах, как мальчишка.
– В кустах?! Он подглядывал?! Ну и наглец же, знала бы я..!
– Это я его привела... То есть я была уверена, что он пойдет за нами сам, когда услышит, что мы – купаться... Ни один художник не упустил бы шанс подсмотреть, что там у тебя под платьем на самом деле, если, конечно, он настоящий художник. И Магнус, как видишь, не ударил лицом в грязь, он не упустил свой шанс.
– Господи, он едва не умер от страха, когда увидел меня. Зачем ему еще нужно было мою наготу? – Ольга не стеснялась иногда посетовать на свою внешность перед старшей подругой.
– Твою наготу ему надо было затем, – отвечала Мария все с тем же невозмутимым вниманием к пациенту, – чтобы он мог припомнить что-то, трогая руками в темноте, вообразить тебя и подбодрить тем свою страсть... Я это устроила для подстраховки, мало ли что там могло придти ему в голову у жертвенника в темноте. Из-за какого-нибудь пустячного его испуга все бы могло полететь к черту! Ведь знаешь, это только миф, что мужчина всегда к этому готов. Ну и потом, вдруг бы он не нашел там, в темноте, того, что ожидал? Мужчина часто не подозревает, что на самом деле таится под платьем некрасивой лицом девушки, и стоит ему только увидеть, что она отлично слажена, он сразу поменяет о ней свое мнение... Мужчины вообще часто меняют свое мнение... в угоду своим целям, и нам не грех иногда этим воспользоваться.
Ольга было приятно успокоилась, но вдруг вспомнила о чем-то снова.
– Как все это ужасно, Мария! Почему меня никто не предупредил об этом диком Обряде?.. Я бы лучше покончила собой, чем такой позор...
– До восемнадцати лет тебе никто не имел права рассказывать, а после, вот уже два года между твоим папашей и моим дядечкой идут споры, из какой конюшни брать жеребца для Оплодотворения... тьфу, мерзость, надо будет нам поменять хотя бы название Обряда, когда станем царствовать... Но что за дело тебе! Это их позор, не твой, не по своей воле ты отдашься прилюдно, это сами они со всей Империи съедутся смотреть, как старички... Ну скажи на милость, какой нормальный человек станет смотреть на такое по доброй воле?
– Но он же уголовник, черт его подери! – возопила дочка Министра.– Он людей убивал! Это я умру от омерзения – не он – во время Обряда!
– Ну-ну, моя девочка, – Мария коснулась ей коленки, укрытой одеялом. – Не бери в голову, оставь все на волю Провидения. То, что он кончится, – гарантия, я узнавала: стопроцентный онанист...
– Господи, какие слова ты говоришь, Мария...
– Слова! Если бы только слова! – воскликнула Мария. – Я специально скопировала и показала Магнусу эту древнюю запись в нашей Священной Книге – ну, в той, где наши правители оставляют записанными свои впечатления о своих «зятьях на час». Никто до сих пор не мог расшифровать эту первую запись. Но Магнус, хотя и сразу прочел, зато долго не мог понять, что все это значит. Там отрывок на древнееврейском из Библии – это у Большого Конгресса книга такая есть. Магнус не мог понять, каким образом попал этот отрывок к нам и почему именно он? Но когда он мне его перевел и объяснил, кажется, теперь я сама все поняла. А они-то нам: женский знак! Мокошь-заступница! Тайный Промысел! А в древнейшей Книге Империи первые же слава, оказывается, вот какие: «Онан знал, что семя будет не ему; и потому, когда входил к жене брата своего, изливал на землю, чтобы не дать семени брату своему», – так, кажется, и дальше: «зло было пред очами Господа то, что он делал; и Он умертвил его», – вот что там написано в переводе на наш язык, я запомнила. Женский знак! Проклятье это, а не женский знак! Натурально онанистами наши мужчины быть заколдованы: и Обряд оттуда пошел, и над женщиной потрудиться не умеют, и краймеры оттого, что только бы побаловать да по ветру все пустить… А ты переживаешь, – вспомнила Мария про Ольгины страхи. – Не думай о них и вовсе. Нам, главное, Обряд претерпеть, а там уж мы с тобой заживем...
