Попытка удалась с третьего раза. Ну, как у всех русских народных богатырей.
— О, — Олег удивленно обозрел открывшийся пейзаж. Вид был странен и на первый взгляд необьясним. В самом центре мироздания, заслоняя все прочие смутно различаемые предметы, вздымалась ввысь величественная башня мутновато-зеленого цвета. На сияющем округлом боку башни изогнулась в готическом реверансе та самая буква, в произношении которой Олег упражнялся последние несколько минут.
— О, — старательно и уже привычно, прочитал он. — Болонь.
«Пиво», — догадался Олег. И немедленно преисполнился умильной благодарности к окружающему миру и человечеству. В общем — ко всем изобретателям, производителям и распространителям волшебного золотистого напитка; и в частности — к тому заботливому индивидуму, который додумался поставить эту замечательную бутылку прямо перед Олеговым носом. Как раз тогда, когда язык похож на наждачную бумагу, а горло — на пересохший до скрипа кожаный бурдюк кочевника после многодневного перехода по пустыне. Вот так бредешь себе — и вокруг только пыль и песок. На одежде, на лице, на зубах. От горизонта до горизонта. С утра до вечера — желтый песок, а с вечера до утра — серый. И вдруг — оазис. Пальмы, фонтаны, гурии. Пиво. Первый глоток — жадный, торопливый, похож на горсть колючих льдинок. Второй — нежный, как шелк, в третьем — головокружительная горчинка… Олег уже представлял, как прохладная пенящаяся жидкость поглаживает его раскаленное горло; и уже настойчиво тянулся непослушной рукой к свету зеленой башни… Свет померк. Осознание реальности было, как всегда, внезапным и горьким. Ни оазиса, ни пальм, ни гурий. Бутылка была пуста. Заботливый индивидум, водрузивший ее перед Олеговым носом, оказался гнусным насмешником. Негодяем, которому бы только поиздеваться над умирающими от жажды. Безмолвная буря гнева и отчаяния окончательно истощила силы. Рука, так и не добравшись до подножия вожделенной башни, опять распласталась на столе. Левое веко сползло на прежнее место свинцовой заслонкой. Мир был пуст, человечество — жестоко.
В следующий раз Олег пробудился от противного и методичного скрежета. Наверное Казимир опять точил когти о платяной шкаф, надменно презрев специальную дощечку, приколоченную к стене как раз для таких кошачьих упражнений. Полированный шкаф его величеству нравился больше. Воодушевленный справедливым гневом на несносную животину, Олег двинулся решительно и мощно.
— О, — повторил он любимое сегодня восклицание, опять упираясь взглядом в одноименную букву на этикетке.
«Оля ушла», — вспомнил он. И испытал непреодолимое желание вернуться в прежнюю позу — щекой к столу, взглядом в темноту. В небытие. В зеленовато-полупрозрачную пустыню, в которой не было пива, оазисов и гурий — но не было и памяти. Оля ушла. Упаковала отчаянно мяукавшего и чуявшего неладное Казимира в его импортный платмассовый дом-коробок. А потом, рассеянно шаря сухо блестящим взглядом по стенам, — мол, не забыла ли чего? — сказала (не то в эти стены, не то Олегу):
— Наверное, он будет скучать по тебе. Но ведь ты его голодом заморишь. Да что это я… Это ведь вообще мой кот.
После этих слов Оленькины губы задрожали. И вот тут надо было падать на колени, умолять о прощении, ловить растерянные Олины ладошки… Потому что тогда еще, наверное, можно было ее удержать. А Олег так и не пошевелился. И просто стоял и смотрел, как она уходит. А потом ему захотелось завыть, глядя в закрывшуюся за ней дверь. Возможно, он так и сделал. Память заботливо сгладила воспоминания об остатках вчерашнего вечера, сохранив только фрагменты. Дождь, незнакомые улицы, пьяные Олеговы рыдания на плече некого безликого незнакомца, невесть откуда взявшийся школьный друг Сеня с авоськами, полными звенящих бутылок…
Оля ушла. Значит, кот Казимир в данный момент никак не может кровожадно полосовать когтями полировку шкафа. А если он это делает, значит…
— О, — с надеждой воззвал Олег, с трудом преодолевая спазм в пересохшем горле. — Оля?
Он рванулся вперед и вверх, презрев мучительную боль в онемевшем теле, опрокинул табуретку, покачнулся и ухватился за стол, восстанавливая равновесие. Когда разноцветные круги, заплясавшие в глазах наконец угомонились, Олег разглядел батарею опустевших бутылок и замысловато сложенную рядом башенку из жестяных пивных крышечек. От сотрясения стола башенка дрогнула, и крышечки с жалобным звяканьем покатились на пол.
Оли нигде не было. Зато напротив Олега, вальяжно развалившись и с неодобрением наблюдая за разваливающейся башенкой, сидел какой-то человечек. Человечек был зеленый. «Горячка, — решил Олег. — Белая. Если зеленые человечки — значит, горячка белая». До такого Олег еще никогда не допивался.
— Ну, так что, может я пойду? — почему-то брюзгливо спросил гость. Олег немного поуспокоился, разглядев, что тот зеленый только частично. То есть, цветом одежды. Башмаки, штаны, мешковатый пиджак, шапочка пирожком — и даже залихватское перо на шапочке.
— А Вы… ээ? — вежливо, но все же несколько растерянно поинтересовался Олег. В обрывочных воспоминаниях вчерашнего вечера человечек не присутствовал. На школьного друга Сеню он вроде тоже был не похож.
— Болонь я, — по-прежнему брюзгливо сказал человечек, мимоходом дотрагиваясь до края шапки-пирожка.
— Какая болонья? — испугался Олег, в один миг вспомнив затхлый карбофосный запах, змеиный шелест в шевелящихся сумерках шкафа и свой собственный отчаянный вопль, когда ползучая гадина добралась-таки до него и обвила скользким хвостом шею. Прятки. Кошмар детства.
— Болонь, — отчетливо и сердито повторил человечек. Опять потрогал свою шапку и хмуро и выжидательно посмотрел на Олега.
Олег растеряно промолчал.
— Гм, — человечек поерзал на стуле. — Так я еще нужен? Или я уже пойду.
— Ну… э… я не знаю…
— Начинается. — Человечек с кряхтением слез со стула. — Сначала вызывают, потом сами не знают, чего надо. — Его голос, переполненный укоризной и отчаянием, дрогнул — как будто он собрался заплакать.
Олег смутился.
— Вызывали? Да я разве… — попытался он оправдаться.
— А магический знак из зеленого хрусталя и крылатых чудовищ? А молитва, возглашенная искренне и восторженно?
— Молитва? — переспросил Олег. Насчет магического знака, покосившись в сторону рассыпавшейся жестяной башенки возле батареи бутылок, он уже почти догадался.
— Ну как же. Вот эта. О, Болонь, великий и прекрасный, — с подвыванием возгласил человечек, прикрыв глаза. — Ну, тут вы обычно сокращаете. Современные нравы. Молодежь. Вечно куда-то торопитесь. Ну это понятно. Урбанизация. Другой ритм жизни. Да, гм. Так будем еще думать или я уже пойду?
— Думать? Я? — изумился Олег.
Болонь смотрел на него нетерпеливо и досадливо. Как профессор на самого тупого недоумка-первокурсника.
— А… Вы… — формулировка собственных мыслей давалась Олегу в это странное утро с большим трудом. Точнее — почти совсем не давалась. Горло пересохло, голова гудела. И в общем-то было не до мыслей и не до формулировок. И не до зеленых человечков по имени Болонь.
— Я? — человечек гордо выпрямился. — Джинн я. Одножеланный. Ну, или пивняк по-вашему.
— Какой пивняк?
— Ну, водяника знаешь? Водяного, то бишь? Вот молодежь. Ну, это который по воде главный. А я — пивняк. Значит — он по воде, а я — по пиву. Понял?
— По пиву — понял, — согласился Олег. — А почему джин… э… желанный?
— Одножеланный, деревня. Одно желание, значит, у тебя. А будешь долго думать — так и ни одного не будет. Думаешь, магический знак и молитву ты один сотворять умеешь? Так что некогда мне тут рассиживаться. Вызовов много. Да и грифон устал. Паркет вон у тебя скользкий, у него когти портятся. А грифон у меня верховой, породистый, чистокровный.
Осознать услышанное Олег пытался долго и мучительно. На каждое мыслительное усилие голова отзывалась болью. Более всего он склонялся к тому, что это таки галлюцинация, порожденная жестоким похмельем и болезненным желанием выпить прохладненького пива с пресловутым названием «О, Болонь».
«Значит, вдобавок ко всему, грифон. — Олег прислушался к ритмичному скрежету в прихожей. — Казимира мало. Теперь еще и грифон будет о шкаф когти точить».
— Так это что, я могу загадать желание? — с некоторым ехидством поинтересовался Олег у галлюцинации, догадываясь, что в ответ на такую наглость, галлюцинация, скорее всего испарится. И есть надежда, что испарится она вместе с грифоном.
— Одно, — уточнил Болонь-галлюцинация. — Единственное. Попрошу как следует подумать. Чтобы потом не рыдать, волосья на голове не рвать, в колодце не топиться.
— В колодце не буду, — пообещал Олег, еще более убеждаясь в сюрреалистичности происходящего. И задумался. «Единственное желание. Интересно, а если взаправду? Раз в жизни предлагают выполнить одно-единственное желание. И больше никогда не предложат».
