Блеснуло на фасаде дома распахнувшееся окно, вступительным аккордом грохнула рама, на алкоголика посыпались конфетти сухого мусора. Он посмотрел вверх. Срежет по металлу — оркестр играет тушь! И с карниза шестого этажа на голову счастливчику тяжело сорвался громадный плоскомордый кот.
— Ой, бля! — взревел мужик, но с места не сдвинулся. То ли вследствие выпитого алкоголя, то ли и правда по счастью изголодался до предела. Он видел, как приближаются расширенные от ужаса кошачьи зрачки, отчаянным пропеллером вертится хвост, нацеливаются растопыренные когти. Мгновение, и кот обрушился на его лицо, сдирая скальп и разрывая мочки ушей. Ура! Вы выиграли, дорогой участник шоу! Кот проехался по голым плечам, распуская на полоски ветхую майку и дряблую кожу, на мгновение завис на истертых джинсах и сиганул за плевательницу. Мужик вопил, как и положено победителю, обхватив голову руками и выделывая ногами кренделя. Екатерина Эдуардовна в волнении отдернула занавеску. Аплодисменты игроку и приз в студию! Из подъезда выпорхнула прекрасная фея — блондинка в распахнувшемся от смятения чувств халатике и розовых мягких тапочках.
— Хэппи! Боже мой, Хэппи, ты жив?
Подхватила на руки одуревшего кота и прижала к заманчивой груди.
— Котик мой! — залепетала фея. — Счастье мое, ты цел? Боже! Боже, что ты пережил! — она подняла очаровательные глазки и воскликнула. — Вы спасли его! О, не надо скромничать! Я знаю, что вы спасли его! Вы отважный, самоотверженный человек, и я у вас в долгу.
Легкий полупоклон. Браво, милая! Брависсимо! На твою премьеру затесался безбилетный зритель и отбивает себе ладоши, подпрыгивая на месте от восторга!
— Пойдемте, я омою ваши раны. Ну, пойдемте же!
И она мягко, но настойчиво увлекла моего онемевшего окровавленного козла в сырую пещеру подъезда. Духи приняли мою жертву.
Я знаю, что будет дальше — йод, бинты и восхищение. Я знаю, что кореша больше не дождутся своего… э-э-э… Надо было все-таки спросить его имя. Потому что под личиной феи скрывается демон — пожиратель мужчин. Ласковый и нежный, он стреноживает любовью; опутав заботой, душит преданностью и понемногу, капля за каплей, высасывает кровь. Прости-прощай, моя Орландина! Рукав твоего платья буду целовать не я. Я свободен, как выскользнувший из влажной ладони воздушный шар, и никогда не вернусь обратно! Где-то там, в другой реальности на восемь лет вперед ты конечно же ищешь меня, вынюхивая мои следы на мокром тротуаре и расспрашивая обо мне вездесущих подвальных крыс. Ищи, любимая, ищи. Ищи-свищи.
А здесь я и сам приду. Через восемь лет благостный и пополневший, сяду с бутылочкой пива на новую помпезную скамейку и подожду своего должника, чтобы прочитать на его лице историю болезни, сожравшей на этот раз не меня. И, кто знает, может быть я разжалоблюсь и кину ему спасительную соломинку, задав всего один вопрос: «Сколько слоников на комоде Екатерины Эдуардовны?» Ведь их не семь, их сотни, верно? А впрочем, сказав «а», я скажу и следующую букву. Не буду мучить брата-мужика неразрешимыми загадками, поскольку и сам решение нашел совершенно случайно, поведя себя, как и положено дураку. В ярости сгреб слоников с полированной поверхности и шваркнул об пол. Первую горсть, вторую, третью. Пока случайно не наткнулся на своего. Одного из. Неотличимого от прочих. С хоботом-крючочком и прижатыми к гладким бокам ушами. Мое несбыточное счастье, схваченное старухой-процентщицей и туго упакованное в мраморный флакон.
Господи, как хорошо! Весна, солнышко, счастливый детский визг. Надо бежать отсюда подальше. Найти тихое, уютное место, такое же, как наша старая дача в Комарово, и зажить там в тишине и одиночестве. Ведь есть же на земле такие места, верно, собака? Не могут не быть. Вот хотя бы… я пробежал глазами по белым ребрам лавочек, по фасаду театра с муляжем альпиниста и уперся в зеленую рекламную вывеску уличного кафе… Вот хотя бы Оболонь. Славное название. Круглое и домашнее, как бабушкины блинчики. Древнее, как защитный амулет. Оболонь — сатана меня не тронь. А? Что скажешь, собака? Поехали? Купим два билета в один конец и пускай нас тут ищут. Ищут-свищут.
Андрей Максименко, Юлия Сандлер
ЗАПИСКИ РЕРИХОВСКОГО КОЛЛЕДЖА
Между делом пей пиво — Ты Знаешь, Какое.
Ю. Сиромолот. «Тьянга Бьерле»
История первая. Рецепт О-Томори-дзен
— Ой, что-то мне нехорошо, — сказал студент Озипринш мне и фикусу и рухнул мимо койки.
Фикусу — хоть бы что, он дерево. А я живой человек. И когда пять минут пополуночи беспутный сосед вваливается, пугая ручных мышей и давя тщательно собранный за полсеместра костяк миелозаврус рекс, то такого соседа придушить мало.
«Нехорошо ему! Пить надо больше… ключевой водицы, да поменьше над собой экспериментировать. А то ведь третьего дня вздумал нюхать клей ради мультиков, раздобыл обойный, в порошке, все ноздри склеил, еле отчухали…»
И поднялся я, шепча про себя мантру безмятежности, и поддернул ночную сорочку, чтобы этот гусь ее не обделал случайно, и сложил пальцы в позиции усиления физических действий…
А оно не работает!
«Что такое, я же не приготовишка какой… сколько раз его поднимал, с деревьев стаскивал, один раз из дымохода вынул. Пальцы же сами знают, а ну — еще раз!»
Ничегошеньки. Нуллюс фигиус.
«Свет зажечь… да что ж такое, в самом деле! И света нет! Абендаббот!.. А у Самадхи Бра, что напротив — горит. И у Мишеля Папагаструса, и у Ньяньки. Может, кто провод откусил, есть у нас такие любители, у кого кровь голубая и меди не хватает… Ладно, пропадай мана!»
И тут только я соображать стал, когда вместо яркой сферы — огня замерцало надо мною бледненькое зелененькое облачко — это не света нет, это энергии не хватает… Кто-то всю вытянул на себя. «Да неужто Ози? Вряд ли, ведь он пьян, а от пьяных сила отлетает…»
Нагнулся поближе — что за притча? Не то что алкоголем — вообще ничем сосед мой не дышит, и лицом зелен, и с холодного указательного пальца на левой руке черная в потемках кровь — кап-кап-кап…
Правильный выход в таких случаях, конечно, один: дежурного мистика звать. Но это еще как выйдет — если мистик с понятием, то ректору не доложит, только епитимьей Ози отделается… А если преданный — то все, собирай вещи, и не одного Ози из колледжа попрут, но и меня, и даже соседей могут — за молчаливое пособничество. Бывали такие случаи.
Поэтому я оставил Ози — ничего ему не сделается за две минуты, — выскользнул в коридор и сотворил пароль опроса. Отклик пришел: «Лусиада», хуже некуда — это падре Карраско отзыв, а уж он преданный донельзя. Вернулся в келью — а там Озипринш во весь рост на полу прозябает, без памяти и духа. «Как же это его угораздило?.. Ой, нет, это потом, а пока что…» А пока не оставалось мне ничего другого, как вызвать надежного человека, из своих, и к тому же родственника — Пепе Гаруту.
Не скажу, что с легким сердцем я Пепе заклинал: какая уж легкость, тут не проведал бы кто! И к тому же, был Пепе на шесть лет меня старше, обретался во втором круге познания, у него одних только официальных сильф три было, а скольких он еще потихоньку привечал и приручал! Характер имел тяжелый, язвительный. Побаивался я его. Когда еще сам таким стану!
Тихонько стукнуло в окно. Я быстро поднял створку. Пепе крылатой тенью маячил снаружи. От него пахло быстрой водой и альбанским куревом.
— Ну, чего тебе, малыш? — свистящим шепотом спросил Гарута. — Там сильфа Лида, ты о-очень некстати.
— Пепе, извини… Светом клянусь, это не я, но Озька там чего-то учудил, я сам не справлюсь.
Пепе скорчил гримасу, плюнул в луну и взмахнул шелковистой перепонкою крыла, показав мне глянцевые пятки. Мол, дурак ты, Гай Ворон! Стану я твоими дружками…
И повис вниз головою, зацепившись за бутовую кладку. Принюхался, качнулся — и вот уже внутри, крылья свернул, наклонился над Ози.
— Лида подождет, — сказал сурово, — где же ты, малыш, так вляпался?
— Я хотел — как лучше, — приглушенно ныл бедолага Озипринш. — Я же не виноват, что как всегда…
Он лежал в койке, отпоенный пятничной росой с чистотелом, палец был перевязан, заговор на руку положен и все как будто прибрано, но Пепе не торопился уходить. Подогнув ногу, сидел на подоконнике, играл кончиком крыла, расспрашивал, что и как?
— А что же? Когда ничего не выходит толком, — бубнил Ози. — Ну, да ректору я ни за что не признаюсь. Скажу: жабу резал в лабораториуме, поранился.
— От жаб только бородавки бывают, — безжалостно заметил Пепе. — А у тебя, между прочим, еще два пятна появились.
— Где? — охнул Ози. — Гаюша, где пятна, где?
— На руки посмотри, — отвечал я с дрожью в голосе. Ибо, хоть и приведенный в чувство, Ози был, во-первых, слаб, как амеба. А во-вторых, у него на руках и на мокром от пота лбу все отчетливее проступали коричневатые пятна. И кожа словно блекла и истончалась на глазах.
