– А теперь я бы хотел уйти, герр штурмбаннфюрер.
Марш оставил его слова без внимания. Красной ленточкой были перевязаны документы на право собственности в Висбадене – судя по всему, фамильное имение. Были акции. Хеш, Сименс, Тиссен – обычные компании, но вложенные суммы были астрономическими. Страховые полисы. Одна человеческая черточка – фотография Марии Дымарской пятидесятых годов в соблазнительной позе.
Неожиданно вскрикнул стоявший у окна Йегер.
– Вот они. Дождался, долбаный дурак!
Площадь быстро огибал серый, ничем не выделяющийся автомобиль «БМВ». За ним следовал армейский грузовик. Машины, развернувшись, остановились, перегородив улицу. Из легковой машины выскочил человек в кожаном, с поясом, пальто. Откинулся задний борт грузовика, и из него стали выпрыгивать вооруженные автоматами эсэсовцы.
– Шевелитесь! – вопил Йегер, толкая Шарли и Штифеля к двери.
Трясущимися пальцами Марш продолжал перебирать оставшиеся бумаги. Голубой конверт, не подписанный. В нем что-то тяжелое. Конверт не заклеен. На конверте оттиск: «Цаугг и Си, банкиры». Он сунул его в карман.
Раздался длинный, нетерпеливый звонок. Звонили снизу.
– Они, должно быть, знают, что мы здесь!
– Что теперь будет? – прошептал Йегер.
Штифель побледнел. Американка не двигалась. Казалось, она не понимала, что происходит.
– В подвал, – заорал Марш. – Может быть, разминемся. Давайте в лифт.
Все трое выбежали на площадку. Он стал запихивать бумаги в сейф, захлопнул его, перемешал набор и поставил зеркало на место. Сделать что-нибудь со взломанной печатью на двери не было времени. Спутники держали для него лифт. Он втиснулся в кабину, и они стали спускаться.
Третий этаж, второй…
Марш молил, чтобы лифт не остановился на первом этаже. Он не остановился. Дверь раскрылась в пустом подвале. Над головой раздавались шаги эсэсовцев по мраморному полу.
– Сюда! – Он повел их в бомбоубежище. Решетка вентилятора стояла там, где он её оставил, – у стены.
Штифель понял все без слов. Он подбежал к люку и забросил в него свой саквояж. Ухватился за кирпичи и попытался добраться до люка, но ноги скользили по гладкой стене. Он завопил через плечо:
– Помогите же!
Марш и Йегер подхватили его за ноги и подняли к люку. Человечек, извиваясь, нырнул головой вперед и исчез.
Топот сапог приближался. Преследователи нашли вход в подвал. Послышался грубый окрик.
– Теперь вы, – обратился Марш к Шарли.
– Должна вам заметить, – она указала на Йегера, – что он сюда не пролезет.
Йегер ощупал руками талию. Слишком толст.
– Я останусь. Что-нибудь придумаю. А вы оба выбирайтесь.
– Нет. – Это становилось похожим на фарс. Марш достал конверт и вложил его в руку Шарли. – Возьмите это. Нас могут обыскать.
– А вы? – Держа в руках свои туфли, она уже взбиралась на стул.
– Ждите от меня вестей. Никому ни слова.
Он обхватил её, взял руками под коленки и толкнул. Она была легкой как пушинка.
Эсэсовцы уже были в подвале. Грохот шагов и распахиваемых дверей.
Марш поставил на место решетку и отодвинул стул.
Часть третья. Четверг, 16 апреля
Когда национал-социализм будет находиться у власти достаточно долго,
станет больше невозможно представить себе образ жизни, отличный от нашего.
Адольф Гитлер, 11 июля 1941 года
Серый «БМВ» двигался к югу от Саарландштрассе, мимо спящих отелей и пустых магазинов центрального Берлина. У темной громады Этнографического музея он свернул влево – на Принц-Альбрехтштрассе, к штаб-квартире гестапо.
Как и во всем, в отношении машин существовала иерархия. Орпо полагались жестяные «опели». У крипо были «фольксвагены», четырехдверные варианты первоначального «КДФ-вагена», машины для рабочих, которые штамповали миллионами на заводах в Фаллерслебене. Но гестаповцы жили шикарнее. Они разъезжали на «БМВ-1800» – зловещих машинах с рычащим усиленным двигателем и тусклым серым кузовом.
Сидя на заднем сиденье рядом с Максом Йегером, Марш не сводил глаз с арестовавшего их человека, командовавшего облавой в доме Штукарта. Когда друзей выводили из подвала в вестибюль, он встретил их безукоризненным гитлеровским приветствием:
– Штурмбаннфюрер Карл Кребс, гестапо!
Маршу это ничего не говорило. Только теперь, в «БМВ», глядя на профиль, он узнал его. Кребс был одним из эсэсовских офицеров, которые приезжали с Глобусом на виллу Булера.
Ему было лет тридцать. Худое интеллигентное лицо. Если бы не форма, его можно было принять за кого угодно – адвоката, банкира, специалиста в области евгеники, палача. Это вообще относилось к молодым людям его возраста. Они сошли с конвейера, состоящего из детской гитлеровской организации пимпфов, гитлерюгенда, национальной воинской повинности и спортивной организации «Сила через радость». Они слышали одни и те же речи, читали одни и те же лозунги и ели обеды из одного блюда – в помощь страдающим от зимы. Они были рабочими лошадками режима, не знали другой власти, кроме власти партии, и были такими же надежными и обычными, как «фольксвагены» крипо.
Машина остановилась, и тут же Кребс оказался на тротуаре, открывая дверь:
– Сюда, господа. Прошу.
Марш выбрался из «БМВ» и оглядел улицу. Кребс, возможно, был вежлив, словно вожатый отряда пимпфов, но в десяти метрах позади раскрылись дверцы второго «БМВ» – ещё до того, как он остановился, – и из него высыпали вооруженные люди в штатском. Так же, как на Фриц-Тодтплатц. Ни направленных в живот штыков, ни ругательств, ни наручников. Только телефонный звонок в штаб-квартиру и вежливое приглашение «поподробнее обсудить произошедшее». Кребс также попросил их сдать оружие. Вежливо, но за вежливостью скрывалась угроза.
Штаб-квартира гестапо размещалась в величественном пятиэтажном здании времен Вильгельма, обращенном к северу и никогда не видавшем солнца. Много лет назад, во время Веймарской республики, это похожее на музей здание занимала Берлинская школа искусств. Когда его захватила тайная полиция, студентов заставили сжечь во дворе свои модернистские картины. Этой ночью высокие окна были закрыты плотными сетчатыми занавесками – предосторожность от нападения террористов. За ними, словно в тумане, светились люстры.
Марш ещё раньше решил никогда не переступать этот порог, и до сегодняшней ночи ему это удавалось. В здание вели три каменные ступени. Еще несколько ступеней – и вы попадали в огромный вестибюль со сводчатыми потолками и красным ковром на каменном полу. Всюду сновали люди. В предутренние часы в гестапо всегда было много дел. Из глубины здания раздавались приглушенные звонки, звуки шагов, свистки, крики. Толстяк в форме оберштурмфюрера оторвал нос от стола и равнодушно оглядел их.
Они пошли по коридору, украшенному свастиками и мраморными бюстами партийных вождей – Геринга, Геббельса, Бормана, Франка, Лея и других, изображенных на манер римских сенаторов. Марш слышал, как за ними следовали охранники в штатском. Он взглянул на Йегера, но Макс, сжав зубы, смотрел прямо перед собой.
Снова ступени, ещё один коридор. Ковры уступили место линолеуму. Тусклые стены. Марш определил, что они находились где-то на втором этаже задней части здания.
– Подождите, пожалуйста, здесь, – сказал Кребс. Он открыл массивную деревянную дверь. Замигали и зажглись люминесцентные светильники. Он отступил в сторону, пропуская их вперед. – Кофе?
– Спасибо.
И он ушел. Когда закрывалась дверь, Марш разглядел одного из охранников. Тот, скрестив на груди руки, занял свое место в коридоре. Он ожидал было, что в двери повернется ключ, но не последовало ни звука.
Они находились в своего рода комнате для деловых бесед. В центре стоял грубый деревянный стол, с каждой стороны по стулу и ещё полдюжины стульев у стен. Небольшое окно. Напротив него репродукция портрета Рейнхарда Гейдриха работы Йозефа Витце в дешевой пластмассовой рамке. На полу небольшие бурые пятна, которые показались Маршу засохшей кровью.
Принц-Альбрехтштрассе была черным сердцем Германии, так же хорошо известным, как проспект Победы или Большой зал, но здесь не останавливались автобусы с туристами. В доме №8 – гестапо. В доме №9 – личная резиденция Гейдриха. За углом – сам дворец принца Альбрехта, где размещалась штаб-квартира СД, секретной службы партии. Все три здания соединялись системой подземных переходов.
Йегер пробормотал что-то и рухнул на стул. Марш не нашел что сказать и подошел к окну. Отсюда открывался вид на дворцовый парк, раскинувшийся позади здания гестапо, – темные купы кустов, черные, как тушь, газоны, на фоне неба голые сучья лип. Правее сквозь ветки деревьев просматривался куб «Ойропа-хаус» из стекла и бетона, построенного в двадцатых годах архитектором-евреем Мендельсоном. Партия позволила оставить его как памятник «жалкой фантазии» – потерявшийся среди гранитных монолитов Шпеера, он казался бесполезной игрушкой. Марш вспомнил, как однажды в воскресенье они с Пили сидели в ресторане на крыше этого здания. Имбирная вода, фруктовый торт со сливками, маленький оркестр, игравший – дай Бог памяти – мелодии из «Веселой вдовы», пожилые женщины в замысловатых воскресных шляпках с чашечками тонкого фарфора в крошечных кривых пальчиках.
