Марш развернул пачку черновых фотокопий. Они были сделаны с неотредактированного протокола совещания в Ваннзее, который вел штандартенфюрер СС Эйхман из Главного управления имперской безопасности. В этом напечатанном на машинке документе было полно исправлений и сердитых вычеркиваний, сделанных четким почерком, принадлежавшим, как определил Марш, Рейнхарду Гейдриху.
Например, Эйхман писал:
«В заключение обергруппенфюреру Гейдриху были заданы вопросы относительно практических трудностей, связанных с переработкой такого большого количества евреев. Обергруппенфюрер ответил, что применялись различные способы. Расстрел следует считать не отвечающим требованиям по ряду соображений. Слишком медленный процесс. Слабые меры безопасности, в результате возникает возможность паники среди ожидающих особых мер. Кроме того, отмечено, что этот способ оказывает пагубное влияние на наших военнослужащих. Он попросил штурмбаннфюрера д-ра Рудольфа Ланге (КдС Латвия) поделиться впечатлениями очевидца.
Штурмбаннфюрер Ланге заявил, что недавно были применены три способа, чтобы получить возможность для сравнения. 30 ноября в лесу близ Риги была расстреляна тысяча берлинских евреев. 8 декабря его люди организовали в Кульмхофе особую обработку в газовых фургонах. Одновременно, начиная с октября, в лагере Аушвиц проводились опыты над русскими военнопленными и польскими евреями с применением газа «Циклон Б». С точки зрения пропускной способности и мер безопасности, результаты оказались особенно многообещающими».
Против этих абзацев Гейдрих написал на полях: «Не нужно!» Марш сверил с окончательной редакцией протокола. Целый раздел был сведен к одной фразе:
«В заключение состоялось обсуждение различных возможностей решения проблемы».
Подчищенный таким образом протокол годился для архива.
Марш делал новые пометки: октябрь, ноябрь, декабрь 1941 года. Чистые странички постепенно заполнялись. В слабом свете чердачного помещения все четче проступала картина: связи, стратегические установки, причины и следствия… Он отыскал выступления Лютера, Штукарта и Булера на совещании в Ваннзее. Лютер предвидел, что возникнут проблемы в «скандинавских странах», но «не будет больших трудностей в Юго-Восточной и Восточной Европе». Штукарт, когда ему задали вопрос о лицах, у которых один из родителей еврей, «предложил прибегнуть к принудительной стерилизации». Булер со свойственным ему лакейством перед Гейдрихом заявил: «Я прошу лишь об одном – чтобы еврейский вопрос в генерал-губернаторстве был решен как можно скорее».
Сделав пятиминутный перекур, он мерил шагами коридор, листая бумаги, словно актер, заучивающий роль. Из ванной раздавался звук бегущей из крана воды. В гостинице тишина, лишь скрипы в темноте, словно старый деревянный корабль качается на якоре.
ЗАПИСИ ЗАМЕСТИТЕЛЯ ГОСУДАРСТВЕННОГО СЕКРЕТАРЯ ИМПЕРСКОГО
МИНИСТЕРСТВА ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ МАРТИНА ЛЮТЕРА,
СДЕЛАННЫЕ ВО ВРЕМЯ ПОЕЗДКИ В АУШВИЦ-БИРКЕНАУ
(от руки; 11 страниц)
14 июля 1943 года.
Наконец после почти года неоднократных запросов мне разрешили в качестве представителя министерства иностранных дел совершить обстоятельную инспекционную поездку в лагерь Аушвиц-Биркенау [Освенцим-Бжезинка].
Я прибываю на кракауский аэродром из Берлина под вечер и ночую в Вавельском замке с генерал-губернатором Гансом Франком, государственным секретарем Йозефом Булером и их сотрудниками. Завтра на рассвете меня отвезут из замка в лагерь (примерно час езды), где моим хозяином будет комендант Рудольф Гесс.
15 июля 1943 года.
Лагерь. Первое впечатление – сами масштабы сооружений, протянувшихся, по словам Гесса, на два километра в ширину и четыре в длину. Желтая глинистая почва, как в Восточной Силезии, – похожий на пустыню пейзаж, изредка перемежаемый зелеными островками деревьев. Внутри лагеря, насколько хватает глаз, сотни деревянных бараков, покрытых зеленым толем. Я вижу, как вдали между ними двигаются небольшие группы заключенных в бело-голубой полосатой одежде – кто тащит доски, кто идет с лопатами и кирками; некоторые грузят на грузовики большие ящики. Повсюду зловоние.
Я благодарю Гесса за гостеприимство. Он разъясняет мне административную структуру. Этот лагерь находится под юрисдикцией Главного хозяйственного управления СС. Другие, те, что в люблинском округе, – в ведении обергруппенфюрера СС Одило Глобоцника. К сожалению, из-за загруженности работой Гесс не в состоянии лично сопровождать меня по лагерю и поэтому вверяет меня заботам молодого унтерштурмфюрера Вейдемана. Он приказывает Вейдеману проследить за тем, чтобы мне показали все и ответили на все мои вопросы. Начинаем с завтрака в казармах СС.
После завтрака едем в южный сектор лагеря. Здесь железнодорожная ветка длиной приблизительно 1,5 километра. По обе стороны проволочные заграждения на бетонных столбах и, кроме того, деревянные наблюдательные вышки с пулеметными гнездами. Уже жарко. Дурной запах, жужжание миллионов мух. С западной стороны над деревьями возвышается извергающая дым квадратная фабричная труба из красного кирпича.
7:40. Пространство вдоль железнодорожной линии начинают заполнять эсэсовцы, некоторые с собаками, а также выделенные им в помощь заключенные. Вдали раздается паровозный гудок. Через несколько минут в ворота медленно въезжает локомотив, выбрасываемый им пар поднимает тучи желтой пыли. Он останавливается прямо перед нами. Позади закрываются ворота. Вейдеман: «Это эшелон евреев из Франции».
По моим подсчетам, в поезде около шестидесяти товарных вагонов с высокими деревянными бортами. Войска и выделенные заключенные окружают поезд. Отпирают и отодвигают двери. Вдоль поезда раздаются одни и те же команды: «Всем выходить! Ручную кладь забрать с собой! Весь тяжелый багаж оставить в вагонах!» Первыми выходят мужчины: жмурясь от света, прыгают вниз – полтора метра, потом помогают женщинам, детям и старикам и принимают вещи.
Состояние прибывших жалкое – грязные, пыльные, показывая на рот, протягивают миски и чашки, плачут от жажды. В вагонах остаются лежать мертвые и неспособные двигаться больные – Вейдеман говорит, что их путь начался четверо суток назад. Эсэсовские охранники строят способных идти в две шеренги. Крики разлучаемых людей. После многочисленных команд колонны трогаются в противоположных направлениях. Трудоспособные мужчины направляются в сторону рабочего лагеря. Остальные двигаются в сторону деревьев. Мы с Вейдеманом следуем за ними. Оглянувшись, я вижу, как заключенные в полосатых одеждах вскарабкиваются в товарные вагоны, выволакивая оттуда багаж и трупы.
8:30. Вейдеман прикидывает, что в колонне почти две тысячи человек: женщины с младенцами на руках, цепляющиеся за юбки детишки, старики и старухи, подростки, больные, сумасшедшие. Они движутся по пять человек в ряд по шлаковой 300-метровой дороге, проходят двор, попадают на другую дорогу, в конце которой двенадцать бетонных ступеней ведут в огромный, стометровой длины, подвал. Вывеска на нескольких языках (немецком, французском, греческом, венгерском) гласит: «Бани и дезинфекция». Хорошее освещение, десятки скамеек, сотни пронумерованных вешалок.
Охранники кричат: «Всем раздеться! Дается десять минут!» Люди стесняются, смотрят друг на друга. Приказ повторяют более резко, и на этот раз нерешительно, но спокойно люди подчиняются. «Запомните номер своей вешалки, чтобы получить одежду!» Среди них снуют лагерные холуи, подбадривая, помогая раздеться слабым телом и духом. Некоторые матери пытаются спрятать младенцев в кучах одежды, но они быстро обнаруживают себя.
9:05. Сопровождаемая по бокам охранниками толпа обнаженных людей через большие дубовые двери медленно перемещается во второе помещение, такое же большое, как и первое, но абсолютно голое, если не считать поддерживающие потолок четыре толстые квадратные колонны, расположенные с интервалом в двадцать метров. В нижней части каждой колонны металлическая решетка. Помещение заполняется, двери закрываются. Вейдеман машет мне. Следом за ним я по бетонным ступеням выхожу из опустевшей раздевалки на свежий воздух. Слышу шум автомобильного мотора.
По траве, растущей на крыше сооружения, подпрыгивая, едет небольшой фургон со знаками Красного Креста. Останавливается. Из машины появляются офицер СС и врач в противогазах, несущие четыре металлические канистры. Из травы в двадцати метрах друг от друга выступают четыре незаметные бетонные трубы. Врач и эсэсовец поднимают крышки на трубах и высыпают желтовато-лиловое зернистое вещество. Снимают противогазы и закуривают на солнышке.
9:09. Вейдеман снова ведет меня вниз. Тишина в помещении нарушается лишь глухим стуком, раздающимся в дальнем конце помещения позади чемоданов и груд ещё не остывшей одежды. В дубовые двери вставлен небольшой стеклянный глазок. Я заглядываю в него. По глазку бьют кулаком, и я отдергиваю голову.
