Он оказался удивительно молодым человеком с короткой, совсем не идущей ему бородой, делающей отца Сергия больше похожим на потешного сатира. И, что самое интересное, он это понимал и сам не прочь был пройтись по своей непрезентабельной внешности в разговоре.
– Я не был на богомерзких игрищах, – сказал он нам, – но ведаю, что сей человек совершил подвиг во имя Отечества, но не ради злата. Верно ли это?
– Верно, отче, – кивнул я ему. – Мы здесь защищаем честь Родины, а не пытаемся добыть себе пустой славы на арене.
– Да, – усмехнулся на это отец Сергий, – здесь славы не добудешь. Землицу я для вашего человека нынче же освящу. Когда его хоронить будут?
– Драгуны гроб уже сколотили, – сказал я, – так что только вас ждем.
– Дайте мне десять минут облачиться и идемте.
Отец Сергий был пунктуальным человеком. Он вышел из домика, в котором обитал, спустя ровно десять минут. И мы все вместе отправились на кладбище. Мы – это я, Корень и Дорчжи. Армас в это время лежал без памяти в нашем домике в караван-сарае. Ему не стало лучше от лекарств, выданных личными врачами эмира. Те долго осматривали руку Мишина и почти через час выдали совместное решение. Если состояние конечности не изменится в лучшую сторону в течение трех дней, то придется ее ампутировать. И это был приговор для Армаса как для игрока – переучиваться на рукопашника уже поздно, а на протез, достаточно искусно сделанный, чтобы мой боец и дальше мог управляться с такой сложной машинерией, как электромагнитный карабин или дискомет, у меня просто не хватит денег. Эта мысль мучила меня тогда, наверное, не меньше, чем гибель Ломидзе. Терять сразу двух бойцов в команде – и это при условии, что еще Дорчжи покинет нас, – равносильно ее гибели. Да и просто по-человечески нельзя было оставлять Армаса инвалидом, несмотря на то что уж он-то как раз себе старость обеспечил. В этом я был уверен после нашего с ним короткого разговора в гостинице. Вот только старость эта будет одинокой. Кто ж пойдет за однорукого инвалида? Вряд ли Армас скопил достаточно денег, чтобы стать завидным женихом даже при таком раскладе.
Мы шагали по притихшей после вчерашних громких игр Бухаре. Улицы ее в столь поздний час были почти пусты, лишь шагали по ним хмурые патрули городской стражи. Те, кому не повезло оказаться на службе после вчерашних безумных часов, когда на этих самых улицах было не протолкнуться от веселящегося народу, который приказано было не трогать и вмешиваться, только если совсем уж забудется.
Кладбище располагалось за городской стеной, но не очень далеко от нее. Все путешествие заняло не больше получаса. Там нас уже ждала едва ли не вся наша миссия. Наверное, в караван-сарае остались лишь несколько караульных. Даже простые драгуны, плечом к плечу с которыми мы переносили все тяготы длительного путешествия в Бухару, пришли проститься с Ломидзе. Однако не уверен, что многие из них знали его по имени или хотя бы по прозвищу – Князь.
Я не удивился, увидев в некотором отдалении группу людей в скромной, но добротной одежде, окруженную небольшой свитой, в которой, без сомнений, было достаточно воинов, скрывающих под длинными полами халатов сабли и кривые кинжалы.
– Пришли поглядеть на тебя, – кивнул я в их сторону, обращаясь к Дорчжи.
– Туменбаатар хотел, чтобы я покинул Бухару сразу после игр, – ответил он, – но я задержусь, пока не будет предан земле Вахтанг и не решится судьба Армаса.
– Спасибо, – положил я ему на плечо руку.
Мы выстроились вокруг могилы, сняв головные уборы, отец Сергий долго читал отходную молитву, а после перекрестил вырытую драгунами еще с утра яму. И это стало знаком для двух дюжих солдат – они медленно опустили в нее сколоченный накануне гроб. Мы прошли мимо, кидая на его крышку горсти земли. Я вспоминал свое первое знакомство с Вахтангом. Лихой стрелок выступал против нас на арене в небольшом немецком городе. Я тогда еще только начинал, и у меня из всей команды был лишь верный Корень. Мы не могли и подумать о том, чтобы участвовать в играх, ведь для этого нужен полный состав – пять человек. Князь лихо сражался с нами обоими, обстреливая из своих арбалетов тупыми стрелами – драться насмерть никто не желал. А после схватки, когда гонорар был честно разделен, я предложил Ломидзе присоединиться к моей команде. И он, недолго думая, согласился. И вот теперь лежит в чужой, хоть и освященной православным священником, земле. И хоронить его пришлось в закрытом гробу из-за чудовищных ран, нанесенных топорами хтоника.
– Солдаты, на караул! – скомандовал Обличинский драгунам, и те тут же выпрямились.
Я только сейчас заметил, что, отходя от могилы, они выстроились в две шеренги.
– Тройной виват погибшему за Отечество Вахтангу Ломидзе!
И строй драгун хором грянул:
– Виват! Виват! ВИВАТ!
Последний «виват» был столь оглушительным, что у меня чуть уши не заложило, и я не сразу понял, что присоединился к выкрику, как стоящие рядом со мной Корень с Дорчжи.
– Поверьте, я искренне соболезную вам, граф, – произнес Игнатьев, пока мы наблюдали за тем, как драгуны споро закидывают землей свежую могилу, – но в Бухаре осталось еще очень много дел.
– Они подождут, граф, – отрезал я, – пока не разберусь с проблемами моей команды.
– Вы ставите собственные интересы выше интересов Отечества, – губы Игнатьева и без того тонкие вытянулись в одну линию, не толще нити.
– Гляньте туда, – кивнул я в сторону могилы, над которой вырос уже небольшой холмик земли, – и вы еще говорите, что я ставлю свои интересы выше интересов Отечества? А за что тогда, позвольте спросить, погиб Вахтанг Ломидзе не далее как вчера днем?
– Я уже принес вам свои соболезнования…
– Да плевать я на них хотел, граф, – сквозь зубы выдавил я, стараясь не крикнуть это. – Я уже достаточно отдал Отечеству, чтобы один день посвятить своей команде и решению ее проблем.
– Это весьма опасные рассуждения, – одарил меня ледяным взглядом Игнатьев, – такие до добра не доводят, несмотря ни на какие заслуги.
– Вот только давайте обойдемся без угроз, граф, – тяжко вздохнул я, на душе стало как-то совсем пусто. – Меня они давно уже не страшат. Я слишком часто имею дело со смертельным риском.
Как раз в этот момент драгуны опустили лопаты, а после закинули их на плечи, и все потянулись прочь с кладбища. Находиться в этом мрачном месте сверх необходимого ни у кого особого желания не было.
По дороге Корень с Дорчжи как-то незаметно, но весьма настойчиво оттеснили от меня Игнатьева. Тот вроде бы хотел продолжить наш не слишком задавшийся с самого начала диалог, однако мои товарищи по команде сделать этого ему не дали, и я был им за это весьма благодарен. Ведь на кладбище я еще как-то сдерживал себя, но, когда Игнатьев принялся почти открыто угрожать мне, владеть собой было уже очень тяжело. И каковы будут последствия моей несдержанности даже в словах, я и думать не хотел. Ведь это здесь мне все сходит с рук, но рассудком я отлично понимал – за каждое неосторожное слово, а уж тем более дело придется держать ответ в Москове, в доме на Николо-Песковской улице, в кабинете с плотно зашторенными окнами.
Я с облегчением вздохнул, когда граф не отправился вслед за нами в караван-сарай, а сел в паланкин и на плечах дюжих рабов убрался обратно в эмирский дворец. Однако в караван-сарае нас уже ждали люди, разговор с которыми грозил стать более тяжелым, нежели выяснение отношений с Игнатьевым.
Четверо в скромном, но добротном одеянии замерли на пороге нашего дома, среди них я без труда узнал Туменбаатара. Даже не удивился, как они проникли на территорию караван-сарая, минуя драгунские караулы. Если в их распоряжении имеется достаточный штат агентов среди обслуживающих нас слуг и рабов, то это не составит особого труда.
Как только мы подошли к дому, все четверо как по команде повалились ниц, распластавшись в пыли перед ногами Дорчжи.
– Встаньте, верные, – бросил им мой рукопашник, – и скажите, с чем пришли вы ко мне?
