В голосе его уже начали звучать повелительные ноты.
– Ты велел нам найти врача, который может спасти руку твоему товарищу, о внук Тенгри, – обратился к нему Туменбаатар – из уважения к нам заговорил он на русском, – в Бухаре есть лишь один такой человек.
– Кто он? – тут же шагнул вперед я, едва удерживаясь от того, чтобы не схватить носителя подковы за грудки. Слишком взвинчен был, я просто не мог дальше выносить все эти восточные церемонии.
– Его называют сыном самого Ибн Сины, – ответил остающийся совершенно спокойным Туменбаатар, – я не знаю его настоящего имени, ведь под этим он известен всей Бухаре. Он на две головы превосходит всех лекарей самого эмира, как бы те ни кичились своими знаниями. Ведь такое прозвище, как носит он, весьма сложно заслужить.
– Тогда веди его к нам или нас к нему – неважно, – взмахнул рукой я, – только поскорее.
– Я вижу, что разум твой, наставник внука Тенгри, застит беспокойство за судьбу воина из твоей команды, – вздохнул Туменбаатар, – и потому я выполню твою просьбу. Рабы сейчас же отнесут твоего воина к сыну Авиценны на носилках. Но дорогой мы спокойно все обсудим с тобою и внуком Тенгри, когда он отправится с нами.
– Благодарю тебя, Туменбаатар, – я сумел-таки выжать из себя слова, хотя в этот момент больше всего хотелось, чтобы рабы или слуги носителя подковы как можно скорее несли Армаса к этому чудо-врачу. – По пути мы обязательно обсудим все. Обещаю, что не стану давить на моего бойца, и решение будет только его, и ничье больше.
Туменбаатар вместо ответа низко поклонился мне, и его примеру последовали остальные носители подковы, хотя не уверен, что кто-то из них понял, о чем именно мы говорили.
Не прошло и десяти минут, как снова шагали по улицам Бухары, но на сей раз куда более длинной процессией, в центре которой находились рабы, несущие носилки с Армасом. Мишину предварительно вкололи хорошую дозу морфия, и он отключился на несколько часов, как заверил меня врач русской миссии. К слову, он также расписался в своей беспомощности помочь моему стрелку чем-либо, кроме обезболивающего.
– Ему могут помочь в хорошей клинике в Питере или Москове, а еще лучше – где-нибудь в Двуединой монархии, уж там в этом деле руку доктора набили. Ну а я кто? Всего-то чуть больше, чем простой костоправ, умею латать бойцов после сражения и делать так, чтобы они дотянули до госпиталя. Большего от меня никто не ждет.
Однако от неприятных воспоминаний меня отвлек Туменбаатар, который жаждал как можно скорее расставить все точки над «и».
– Ты обещал не чинить препятствий, если внук Тенгри решит покинуть твою команду и отправиться с нами, – произнес он.
– И я не изменил своему слову, Туменбаатар, – ответил я. – Выбор был за Дорчжи, и он сделал его.
– Я уйду, – вмешался в только начавшийся разговор Дорчжи, – но лишь после того, как узнаю, что с моим товарищем по команде все в порядке.
– Но ведь и искусство врача, прозванного сыном Ибн Сины, несовершенно, – заметил Туменбаатар, – и он может вслед за докторами эмира сказать, что твой боевой товарищ лишится руки, чтобы можно было спасти его жизнь.
– Я отправлюсь с тобой и носящими подковы и всеми верными, если ты хочешь это услышать, Туменбаатар, – ледяным тоном произнес Дорчжи, – как только узнаю, какая судьба ждет моего товарища по команде. Теперь тебе понятны мои слова или мне растолковать их, будто передо мной не взрослый человек, а слабоумный ребенок?
Туменбаатар дернулся от таких слов, будто получил увесистую оплеуху, однако стерпел это почти прямое оскорбление. И дальше промолчал всю дорогу до самого дома врача – меня, как и Дорчжи, это вполне устраивало.
Проживал врач, носящий столь громкое прозвище, не в самом фешенебельном районе Бухары, скорее всего, из-за того, что он не был беем или представителем местной аристократии или чиновничества, а потому просто не имел права жить среди знати, поблизости от эмирского дворца. Однако дом у него был вполне крепкий, добротный, стены его украшала затейливая роспись, состоящая из цветочных узоров, сплетающихся в цитаты из Корана. Никаких вывесок над дверью не имелось – по всей видимости, кто приходил к врачу, точно знал, куда надо идти.
Я постучал кулаком в дверь – раз, другой, третий. Подождал какое-то время и хотел было уже пнуть ее, чтобы внутри уж точно услышали, но она отворилась раньше. Мне оставалось лишь порадоваться, что я не успел занести ногу для пинка, иначе выглядел бы просто смешно. На пороге стоял не старый еще человек в длиннополом халате и тюрбане, смуглое лицо его украшала недлинная борода.
– Салам, – произнес он и добавил еще несколько слов на местном языке, которых я, конечно же, не понял.
Тут к нам подошел Туменбаатар и заговорил с врачом. Один раз он обернулся к носилкам, которые рабы не спешили опускать на пыльную землю, и указал на лежащего на них Армаса.
– Для меня будет честью принимать у себя столь прославленных воинов, – произнес врач на русском, в словах его был заметный акцент, однако говорил он даже правильней, чем Туменбаатар. – Пускай твои люди несут раненого в операционную, они знают, где это, а мне надо подготовиться.
– Я могу присутствовать при операции? – спросил я, в тот момент приняв как должное, что врач говорит по-русски.
– Я бы даже настоял на этом, – улыбнулся тот, – мне нужен слушатель, и слушатель благодарный, который станет внимать всему, что я буду говорить во время операции. Это мой способ успокоить нервы.
– А что делать остальным? – спросил я.
– Кто хочет, пускай подождет на первом этаже, – отступил в сторону, давая пройти в дом, врач.
– Я должен снова поговорить с внуком Тенгри, – решил настоять на своем Туменбаатар.
– Я этому не препятствую, – отмахнулся я.
Сейчас меня куда больше волновала судьба Армаса. Наверное, с Дорчжи я попрощался в душе уже в тот момент, когда он сказал о своем желании покинуть команду.
– Но прежде можно я скажу пару слов тебе, командир? – спросил Дорчжи. – На прощание.
– Сколько угодно, – усмехнулся я.
Пропустив вперед носилки с лежащим на них Армасом, мы вошли-таки в дом врача. Сам эскулап отправился в одну из комнат, где менял повседневную одежду на ту, в которой привык оперировать. Удивительно для здешних мест, однако хозяин этого дома, похоже, в самом деле необыкновенен. Тогда я еще не знал насколько.
Большую часть первого этажа занимало нечто вроде гостиной, оформленной в здешних традициях.
Ковер с толстым ворсом на полу и мягкие диваны вдоль стен. Внутрь вошли лишь четверо носящих подкову, мы с Корнем и Дорчжи. Многочисленная челядь и охрана остались ждать снаружи, а вскоре к ним присоединились и рабы, вышедшие из дома с пустыми носилками.
– Командир, теперь я должен уйти, – сказал мне Дорчжи. – Все, зависящее от меня, я сделал.
– Не надо искать себе оправданий, Дорчжи, – усмехнулся я. – Ты сделал все, что мог, и даже больше. Я понимаю, что ты должен уйти, и не держу. В конце концов, я не рабовладелец и никто из бойцов мне не принадлежит. Оставь себе стальную руку, думаю, она еще пригодится.
– А что ты скажешь учителю? – Он запнулся на секунду и тут же уточнил: – Зангиеву.
– Правду, – пожал плечами я, – что ты выбрал свой путь в жизни.
– Хорошо, – кивнул Дорчжи. – Не хотелось бы, чтобы он посчитал меня предателем.
– Игрокам свойственно переходить из одной команды в другую, а после даже сражаться против былых товарищей, – пожал плечами я, – так что слово «предательство» для многих из нас вовсе пустой звук.
Дорчжи помолчал несколько секунд, собираясь с силами для последнего прощания. Тогда я решил взять инициативу в свои руки и протянул ему ладонь.
– Прощай, Дорчжи, – сказал я, – ты был мне верным товарищем и другом. Быть может, нас еще сведет судьба, и я буду этому рад.
– Прощай, командир, – ответил парень, крепко сжимая мою ладонь. – Я тоже буду рад нашей встрече, если ей суждено состояться.
Корень же неожиданно для меня и, скорее всего, для Дорчжи крепко обнял его на прощание.
