А их не было, и эти видения становились мучительными.
Однажды отчаявшись, на рассвете он побежал к Сирому Урочищу, где так легко было достигнуть состояния Правила, дождался восхода, подставился солнечному ветру и вдруг с ужасом обнаружил вместо подъемной силы сильнейшее земное тяготение. Его придавило к жесткому снегу, сплющило лицо, и в тот же миг он ощутил ее призрачную руку на лбу.
– Это я держу тебя на земле, – заговорила она вкрадчиво. – И не позволю летать, пока ты не исполнишь своего слова и не отдаришься…
– Я вернул тебе дары! – забывшись, крикнул он. – Если бы я знал, чем это кончится, не принял бы…
– Но ты принял… И теперь обязан отдариться. Таков обычай…
– Я научил тебя готовить рогну…
Волчица засмеялась:
– Но этого мало… Ты должен назвать меня избранной и названой невестой. Ты ведь сказал, будто испытал чувства праздника Манорамы… Но не взял моего плаща. А я готова была принести его сама… Вместе с топором. Но принесла тулуп…
Раздавленный земным притяжением, он уже не отличал сна от яви.
– Почему?
– Боялась, истолкуешь иначе… И не назовешь меня избранной…
– Не мечтал услышать эти слова… Отдай плащ сейчас. И скажи имя!
– Сейчас?..
– Я истолкую правильно.
– А что скажут насельники Вещерских лесов? – зашептала она. – Какие сплетни разнесут по всему воинству калики? И араксы, что живут на послушании у бренок? Сколько их искало моего плаща?.. Просто так разнесут, из зависти! В первую очередь нареченный жених…
– У тебя есть жених?
– Есть… И он не даст нам покоя.
– Мы уйдем с Вещеры в мою вотчину!
– Даже если уйдем, все равно вернемся сюда, потому что все пути ведут в Сирое. И тебе скажут: кукушку пожалел и взял в жены… Нет, еще хуже истолкуют: вздумал уйти из-под власти Ослаба и женился на сирой деве! Без любви, без Пира Радости – лишь бы не открывать наследственных тайн!.. Самое главное, на наших детей падет грех выгоды. И станут их считать не детьми любви, а детьми расчета… Не хочу им такой славы! А уж как попляшут все на костях рода Матеры!..
– Стань моей избранной и названой! – клятвенно попросил он. – И я получу право защищать твою честь!
– Кто же нас помолвит?.. А та молва, что пойдет… Будет разъедать, словно яд!
– Отдай плащ!
– Но ты обманешь меня! И не возьмешь в жены!
– Скажи имя!
Волчица склонилась над ним и прошептала:
– Поверю тебе, если придешь ко мне сейчас же. А зовут меня – Дарья…
В этот миг взошло солнце, и Ражный вскочил – пусто кругом и ни единого следа…
Он бежал на заимку, вслух повторяя это имя. И даже когда протрезвел от грез, все равно не хотел верить, что все это лишь искушение…
Однако волчица стояла на крыльце и смотрела из-под руки – будто и впрямь ждала его, выглядывала метельное заснеженное пространство.
Ражный остановился, а она спустилась навстречу.
– Ты звала меня?
– Звала, – обронила сирая дева низким и незнакомым голосом. – Только не за тем, что привиделось тебе.
– Твое имя – Дарья?
– И это услышал?.. Ну что же, добро. Значит, я не ошиблась.
Вместо спортивного костюма на ней была новенькая рубаха поединщика, затянутая офицерским ремнем, волосы убраны под широкий кольчужный главотяжец, и вид при этом был решительный, хотя в огромных глазах стояла печаль.
– Почему ты так смотришь? – что-то заподозрила она.
– В виденьях ты являлась иная, – проговорил Ражный. – Нежная и беззащитная… Ты все эти дни вкушала рогну?
– Да… И мне нравится эта пища.
– Зачем тебе сила аракса?
– Затем, что я из рода Матеры! И не пристало мне прощать обиды и унижения.
– Кто же тебя обидел?
– Кто обидел, тот пожалеет об этом, – с жесткостью воина проговорила Дарья и взглянула волчицей.
– Зачем же меня звала? Отплатить твоему обидчику? Скажи только, кто он.
– Тебе нельзя этого делать по обычаю… Обидчик – мой нареченный жених.
О ритуальных поединках женщин с араксами Ражный знал лишь из преданий, когда-то пересказанных кормилицей Елизаветой, однако не мог припомнить ни одной истории, когда в схватках сходились девы со своими женихами, ибо деву всегда было кому защитить.
– Обида на жениха – не то чувство, с которым деве следует выходить на ристалище… Ты любила своего нареченного?
– Любила?.. – усмехнулась она. – Я его и увидела-то впервые, как сюда пришла…
– Откуда же такая ненависть?
– Он извратил мою женскую судьбу! – Дарья метнула гневный взор, будто сверкающий диск. – И превратил в кукушку!.. И я, Матера, должна отомстить ему! Я опозорю его перед всем воинством!
Кажется, сирая дева уже искрила от возмущения и была прекрасна.
– Меня ждет та же участь… – Ражный вспомнил Оксану. – Я тоже извратил судьбу своей нареченной. Скоро мы будем сходиться на ристалищах только с обманутыми невестами…
– А что же она не летит в Вещерские леса, если извратил?
– Может, еще прилетит…
– Не жди, не прилетит. Потому что ее прадед в опричниках у Ослаба. Такие внучки не кукуют в Сиром…
– Неужели и Гайдамак в опричниках?
– Ты не догадывался? – Она взглянула с материнским сожалением. – Даже когда он хотел сломать тебя и на колени перед собой поставить?
– Он рубаху послал… Для Судного поединка.
– Одной рукой рубаху послал, а другой – волка поймал, чтобы против тебя выставить. А нареченная твоя невеста принесла нож.
– Откуда тебе это известно?
– Сорока на хвосте принесла… А теперь Гайдамак вздумал калика к тебе прислать, с покаянным словом. Мол, во искупление вины похлопочу за тебя перед Ослабом, и он вернет вотчину. Но должен ты будешь дать слово, что возьмешь Оксану. А возьмешь, так никуда не денешься и все время будешь под его волей… Не веришь? Подожди, скоро явится калик и повторит мои слова.
– Ты провидица?
– Я кукушка… – Дарья вдруг опустилась перед ним на одно колено. Как перед учителем. – Открой мне свою родовую науку. Научи входить в раж! Летать нетопырем! Посвяти в тайну волчьей хватки! Одну меня посвяти и никому более не открывай. Иначе мне не одолеть обидчика… Я столько ждала тебя и уже готова на все!.. Ну ты же хотел отдариться с лихвой? Отдарись, научи!
Баня на заимке стояла, как и положено, у речки, была старая, кержацкая, без крыши и всего в три венца в обхват толщиной, однако за свой вековой срок потолочины прогнили и на голову сыпалась земля: если поддать пару как следует, то чего доброго и обвалиться может. Ражный затопил каменку и сначала хотел поставить подпорки, однако простучал плахи топором, после чего скинул полуметровый слой земли и выломал потолки. Пока калилась каменка, он свалил толстую осину, распилил на кряжи, расколол их надвое и перекрыл сруб заново. И все равно чувствовал, не будет в этих стенах легкого пара – слишком прокоптились они, слишком глубоко пропитались не только сажей, но и грязью, испарениями пота, духом болезней и всем тем, что принято выгонять из тела с помощью бани.
Тогда он изготовил из сухого березового полена специально изогнутое топорище и, раздевшись по пояс – волосы уже трещали от жара, вытесал все стены на вершок, до чистой, золотистой древесины. После чего выбросил старые, полугнилые плахи пола, выбрал на лопатный штык землю, засыпал речным песком, настелил новые, лиственничные и заменил доски полка, сделав его в два раза шире.
Когда к утру баня была готова, Ражный за этими трудами напарился так, что уже находился в состоянии волчьей прыти. Только на заре он вошел в избу: сирая дева, вздумавшая выйти на ристалище, аскетизмом не отличалась, спала на перине и высокой пуховой подушке, утопая, как драгоценность в мягком, атласном футляре.
– Пора, – громко сказал он, паря над ее постелью летучей мышью.
Дарья открыла глаза и, несмотря на сонный вид, сориентировалась мгновенно.
– Выйди, я оденусь, – сказала бодрым голосом.
– Хочешь научиться волчьей прыти – забудь об одежде. Придется изгнать чувство стыда. Как, впрочем, и все остальные.
Она спустила ноги на холодный пол и потянулась за валенками.
– И это не нужно. – Он взял за руку. – Идем.
Сирая дева не узнала своей бани, пожалуй, минуту стояла, пригнувшись от жара, и озиралась. Ражный тем временем разделся и достал из кипятка распаренные веники.
– Снимай рубаху и полезай на полок.
Первозданная чистота и палящий жар под потолком помогли ей переступить порог стыдливости, разделяющий два начала. Дарья легла на свежевыструганный полок, а он, стараясь смотреть мимо, подложил ей под голову веники, после чего выплеснул ковш на каменку, лег рядом и закрыл глаза. Близость ее тела смущала Ражного еще минуту, пока он не воспарил нетопырем и не увидел, как из одинокой кукушки, словно синий дым в морозное небо, поднимается столб невостребованной чувственной женской энергии, способной разрушить даже новые потолки. Он выждал еще минуту, опрокинул еще один ковш на раскаленные камни и уже сам, задыхаясь от жара, отметил, что этот густо-синий поток ничуть не угас, а скорее, напротив, стал плотнее.
