– Ты женился на женщине-альве, – сказал, помолчав, старший, громадный косматый Торольв, – но все знают, что, когда люди из разных миров пытаются быть вместе, случаются несчастья.
– Все знают, – глухо подтвердили его товарищи.
Ратияр посмотрел на варягов. От его взгляда на обветренных щеках Торольва выступили желваки, а на лбу блеснули капли пота.
– Идите, – хрипло сказал хозяин крепости.
После Торольва с товарищами ушел Вышата с Енотом, и дружина лишилась двух хороших лучников. За ними в Ладогу отправились суличник Блоха и Кнут Кузнец. Гарнизон Ратияра нес потери без боя.
Еще и Хравн хмурился при встречах. Его часто стали видеть в портовой корчме, где тот молча опрокидывал в себя кувшины браги, а потом так же молча валился пьяным под стол.
Утешение Ратияр находил лишь дома, рядом с женой. Ингрид светилась от счастья, их ночи были ярче дней, и живот жены округлился скоро. Молчаливая носила его с тихой улыбкой, то и дело прислушиваясь к сокровищу внутри.
По обычаю рода Ратияр запретил ей выходить со двора: Чур и Огонь родного дома должны хранить будущую роженицу днем и ночью. Да и зла за околицей много шатается, говорили о чародеях, которые крали детей прямо из материнских животов – или своим нечистым отродьем в шерсти и с когтями в чреве подменяли. Ратияр, конечно, в таком могуществе колдунов сомневался, но и проверять страшные истории на жене охоты не было. А вдруг?
Как велели старшие женщины, безропотно отдал ей свой пояс и на ночь укрывал своим плащом, чтобы не только пригляд предков, но и сила мужа-воина с ней была. Сам Ратияр волновался перед родами, казалось, больше жены. Побледнел, осунулся, по ночам ворочался и кашлял до утра, словно дед.
В день, когда отошли воды, хорошо протопленная баня была готова заранее. Бабка-повитуха суетилась вокруг роженицы с самого утра, да Ингрид и сама чувствовала, что время пришло. О предстоящей боли не спрашивала, хоть повитуха и смотрела с сомнением на ее узкие бедра и недовольно качала головой.
Ингрид распустили белые волосы и развязали все узлы на одежде, в бане открыли все двери – чтобы выходу ребенка в мир ничто не мешало. Бабка наложила теплый компресс из соли и семян льна, подготовила купель из капустного листа и луковой шелухи. Были готовы две пеленки-рубахи: отцовская, если мальчик, материнская для девочки.
Ратияр переминался под дверью бани, ходил вокруг да около. Когда из-за двери послышались женские стоны, вообще голову потерял. Побежал куда-то, не обращая внимания на хлещущие по ногам мокрые травы и пощечины ветвей у дороги.
Он пришел в себя, ощутив на щеках холодные пальцы дождя. С наслаждением подставил пылавшее лицо ледяным струям из брюха гигантской черно-фиолетовой тучи, в которой то и дело сверкали ослепительно-голубые Перуновы стрелы.
Небо оглушительно треснуло прямо над головой, раскаленная змея сверкнула рядом, впилась в ствол старого дуба, рассыпав веер больших мерцающих искр. Вздрогнув от удара молний, дерево нехотя, со скрипом склонилось в сторону и шумно рухнуло, на мгновение повиснув на двух тонких осинках-соседках.
Ратияр перемахнул через толстый ствол поверженного дуба и бросился в село.
У бани было тихо. Он осторожно перешагнул порог, из полумрака к нему вышла повитуха с крошечным свертком в руках. Она смотрела ему в глаза.
– Почему он молчит? – крикнул Ратияр, чувствуя, как дощатый пол уходит из-под ног.
– Тише. Ингрид уснула…
– Почему он молчит? – прошептал Ратияр. Он оперся рукой о бревенчатый сруб, боясь, что бешено грохочущее сердце сейчас с треском выломится из груди.
– Боги оставили ваше дите в Ирии, сынок, – тихо сказала старуха, ласково касаясь его ладони твердыми пальцами, – в мир тело пришло. А дух, он там остался… Будь сильным и прими это. Будь сильным и утешь жену, когда проснется… Эта боль, она временем лечится, лаской и добротой…
Ратияр поднял на бабку твердый взгляд сухих глаз, молча развернулся и вышел. Шагнувшая за ним повитуха схватилась за голову.
Парень выдернул из поленницы тяжелый колун, размахнулся и обрушил лезвие на деревянную голову стоявшего во дворе Чура. По темному от времени лицу пошли трещины. Второй удар расколол голову бога пополам. Третий разнес в щепы кряжистое туловище.
Покончив с Чуром, Ратияр взялся за Макошь. На его губах застыла кривая улыбка, блестела выступившая пена. Старуха молча смотрела, как он расправляется с Ткачихой Судеб, как летят из-под топора куски тел Сварожичей, сама застыв, словно деревянное изваяние. Поскальзываясь в размокшей от дождя земле, Ратияр повернулся к ней, тяжело дыша, откинул со лба мокрые пряди. Снова криво улыбнулся:
– Им не больно.
Вскоре во дворе осталась лишь фигура краснобородого бога воинов Перуна. Ратияр бросил под его ноги топор, упал на колени, зачерпнул ладонью грязь и, осклабившись, рисовал черные полосы под глазами и на щеках.
Старуха попятилась. Она знала, что так делают мужчины перед тем, как высадиться из кораблей и начать убивать.
* * *
Напрасно Ратияр уговаривал северянку заплакать – мол, легче станет. Дни напролет она неподвижно лежала под шкурой белого медведя, и каждую ночь ее словно навещал упырь – бледнела и утончалась, превращаясь в тень.
Местная знахарка пришла с недовольно поджатыми губами. Не соглашалась осмотреть Ингрид до тех пор, пока вскипевший Ратияр не пообещал сварить из карги котел яда. Но, как только приблизилась, Ингрид зашипела на нее лесной кошкой, вцепилась тонкими руками в седые космы, и та сбежала в ужасе и причитаниях.
– Вернись ко мне, – говорил Ратияр, сидя у ее изголовья, – твоя жизнь еще не окончена.
Но Молчаливая отворачивалась от него. Лед Ладоней была холодна, как собственное имя.
Ее глаза на впалых щеках смотрели так, будто уже видели Другие Берега. И когда двенадцатая подряд бессонная ночь побледнела от петушиных криков, Ратияр не выдержал, рванул кольцо крышки погреба и припал к бадье с брагой из ледника. Пил, пока хмель не затопил голову без остатка.
Утром пошатывающийся Ратияр вломился в корчму на пристани и застыл на пороге, озирая гостей мутными глазами. В порт на рассвете пришли две торговые ладьи за финской пушниной. Команды угощались рыбой и пивом, шалман гудел от разговоров и то и дело взрывался хохотом моряков.
Ратияр попытался что-то сказать, но язык уже не слушался. Он взревел, достал из ножен меч и ринулся на ближайший стол. Сидевшие за ним мужчины вскочили и попятились. Торговцы узнали того, кто стоял перед ними, и попытались уладить дело миром:
– Посмотри, Ратияр, – седой купец-свей медленно поднял руки, показывая пустые ладони, – мы чтим закон, наше оружие на кораблях. Не много славы в том, чтобы убить безоружного. Много позора в убийстве без причины.
Ратияр усмехнулся, откинул взмокшие волосы со лба и погрозил пальцем:
– Не перечь. Зарублю.
Купец услышал мягкость в его голосе и осторожно протянул руку:
– Положи меч, Ратияр. Садись к нам за стол…
Его голос заглушили грохот и звон. Ратияр ахнул мечом по столешнице, разрубив ее пополам. Кувшины с пивом, тарелки с мясом и рыбой посыпались на пол, лопнувшая глина разлетелась на куски, на досках зашипела белая пена.
– Я предупреждал тебя, женовидный муж! – сказал хозяин крепости. Рука насупившего брови скандинава потянулась к пустым ножнам. Не нащупав рукояти меча, он схватил скамью и швырнул в наступавшего Ратияра. Тот легко увернулся. Сбоку на него бросился товарищ купца, ткнулся в каменный кулак, упал и не встал. Свей шагнул назад, уперся спиной в бревенчатый сруб и побледнел.
– Думаешь, я подниму меч на безоружного? – рассмеялся Ратияр.
Купец замотал головой и осторожно улыбнулся.
Ратияр отшвырнул клинок:
– Я придушу тебя голыми руками!
Он осекся и покачнулся от удара сзади. Медленно повернулся к выросшему перед ним Хравну, сжимавшему в руках топор обухом вперед.
– Угомонись, – процедил тот. Он тоже был красен от хмеля и тяжело дышал. – Иначе не посмотрю, что ты мне брат… еще одного человека я тебе сгубить не дам…
– Еще одного? – выпучил пьяные глаза друг.
– Мирослава. Ингрид. Их сломанные судьбы – твоя работа…
Ратияр опустил кулаки и сжал зубы:
– Неправда.
– Мирослава тебе суждена была, твоя она была, она, а не Ингрид… А Молчаливую я нашел, из моих она земель, мне была предназначена…
Ратияр вгляделся в перекошенное лицо.
– Все время… все это время я ждал, когда ты уберешь от нее свои руки. И она отправится домой… – Голос Хравна, вначале, как обычно, негромкий, зазвенел: – От каждого взгляда ее плавился… Я следил за ней так же, как ты. Кровью блевал после каждой вашей встречи. И поклялся… если ты хоть раз посмеешь поцеловать ее, я тебя убью. Моя она, мне предназначена! А тебе…
– Что – мне? – перебил побагровевший Ратияр. – Что ты можешь говорить мне, Убийце Пса, бастард!
