Короче, я сделал целых три задания.
За ужином мама и папа беседовали о предстоящей деловой поездке, так что мне не пришлось много разговаривать. Я знал, что откажись я от еды, они уж точно начали бы что-то подозревать. Съел сколько мог но еда легла свинцовой тяжестью в мой желудок.
– О чем ты задумался, Грифф?
– Что? Ой, да ни о чем, пап!
– Ты на стенку таращился минут пять. Не увидел на ней никакой таинственной руки, надеюсь? Мене мене, текел, упарсин, и все такое.
Папа иногда бывает странноват.
– Да нет, я о примере задумался, трудно было решить. И еще о сегодняшнем карате. И как мы играли в пейнтбол в пустыне. – Все это – правда. И все ложь.
Он кивнул. Оба смотрели на меня, и казалось, будто слова правды проступают у меня на лбу. Я чувствовал, как начинают гореть уши. Не могу понять, почему неприятные ситуации так бесконечно длятся…
И тут я вспомнил самый лучший способ отвлечь родительское внимание – задать вопрос. Он может касаться математики или персонажей «Маленького принца» Экзюпери, подойдет любой. Вопрос должен занять родителей, отвлекая от неудобной для меня темы, которую они вот-вот собирались обсудить. Недостаток у этого способа только один: отвлекались они уж очень надолго.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, как десять поделить на три? Знаю-знаю, ответом будет: три, запятая, три, три, три, три, три, три, три, и так далее. И так до бесконечности. Но откуда это известно? Может, в какой-то момент там появится два? Или четыре? Это называется рациональным числом, но, на самом-то деле, что здесь рационального?
Мама достала блокнот, папа откопал старый учебник, и к тому моменту, как я через полтора часа вышел из комнаты, они все еще продолжали доказывать друг другу, что это действительно функция десятичной системы исчисления.
– Да, если разделить десять на три, получится…
Я захлопнул дверь комнаты и рухнул лицом вниз на кровать. Надо было им сказать. Но мне так не хотелось снова переезжать.
Было еще рано, но я разделся и постарался забыться в чтении, рисовании, даже математике. Потом без напоминания почистил зубы, вызвав еще больше комментариев с маминой стороны. Она зашла поцеловать меня перед сном. Папа, стоя на пороге комнаты, сказал:
– Спокойной ночи, Грифф.
Мама спросила:
– Хочешь, чтобы дверь была закрыта?
– Да.
– Спокойной ночи, милый.
Обычно я засыпаю мгновенно, но в этот раз никак не мог выкинуть из головы то, что произошло. Я соврал. Я нарушил правила.
Они никогда не узнают. Только Полли видел, да и кто ему поверит, даже если он проболтается?
Я засунул голову под подушку, но это не помогло. Я-то знаю. Не важно, узнают ли папа с мамой. Я буду помнить об этом всегда.
Я поднялся. Родители еще не спали – по крайней мере, я слышал, что у них работал телевизор. Они имели обыкновение смотреть поздний выпуск новостей и выпивать по чашечке травяного чая. Это составляло часть их повседневной жизни, последний ритуал перед сном. Иногда мне удавалось незаметно прошмыгнуть в холл и подсматривать за ними. Большую часть времени мама дремала, пока папа смотрел спортивный выпуск, а папа над ней подтрунивал.
Я открыл дверь. Нужно сказать им. Как бы то ни было, нужно все рассказать. Я сделал шаг, и тут зазвонил дверной колокольчик.
У меня засосало под ложечкой. Полли? Его родитель? Кто-то из школы?
Папа выключил телевизор, прежде чем подойти к двери, за ним зевая, поднялась с дивана мама. Она еще не успела заснуть, ведь выпуск новостей дошел только до прогноза погоды. Увидев меня в дверном проеме, она нахмурилась.
Я слышал, как папа открыл дверь, которую я не мог видеть из-за стены кухни.
– Мистер О'Коннер? – это был женский голос. – Прошу прощения за позднее вторжение, но я хотела бы поговорить с вами о Гриффине. Я из службы домашнего обучения, сокращенно СДО.
Мама резко повернула голову:
– Ничего подобного.
– Простите? – произнес женский голос.
– Ничего подобного. Нет такого СДО. Есть Объединенный школьный округ Сан-Диего или Городские школы Сан-Диего. Не существует никакого отдела домашнего обучения.
– Отлично. Будь по-вашему, – сказала женщина.
Ее голос, до этого мягкий и извиняющийся, стал вдруг твердым как камень.
Мама отступила на шаг от двери, и я увидел, как расширились ее глаза. Ее рука дернулась в моем направлении и указала назад, четко давая понять, что мне следует вернуться в комнату.
Я отступил, но оставил дверь открытой, чтобы все слышать, но единственное, что услышал, были папины слова:
– Опустите нож. Мы не вооружены. Чего вы хотите?
Из родительской комнаты, в другом конце холла, раздался грохот.
Возле двери мужской голос, судя по акценту, британец из Бристоля, произнес:
– Где ваш сынок?
Папа крикнул:
– Грифф!..
Раздался звук удара, и папин голос прервался. Мама закричала, и я прыгнул…
…в гостиную, кругом в воздухе летали страницы из журналов, а с книжных полок сыпались книги.
Папа стоял на коленях, держась рукой за голову. Там, в гостиной, находились двое странных мужчин и женщина, и они все отскочили, как только я появился, и гораздо быстрее, чем это когда-либо удавалось папе, выхватили какие-то чудные, прежде мной невиданные пистолеты. Я подался назад, на кухню, вдребезги разбивая чашки и тарелки вдоль стены и раковины, и услышал, как выстрелили те странные пистолеты, приглушенно, почти так же, как ружья для пейнтбола, но только еще с необычным свистящим звуком, и вот те люди уже целились в меня, стоя у холодильника. Мама крикнула: «Беги!» – и толкнула одного из мужчин на другого, но женщина продолжала стрелять, и мне обожгло шею, и вот я уже стоял у валуна, залитого лунным светом, в брызгах краски – за сотни миль от дома.
Потом я прыгнул обратно, но не на кухню. Я оказался в темном гараже под домом и вскарабкался на верстак, чтобы достать до верхней полки, где папа хранил ружье для пейнтбола. Снаружи раздались шаги, и кто-то с силой ударил по двери, чтобы открыть ее, но на ней был тяжелый засов – такой у нас опасный округ.
Я зарядил ружье углекислотным картриджем. Верхняя часть двери разлетелась в щепки, но засов еще держался. Я неумело зарядил трубчатый магазин шариками с краской, когда ошметки двери влетели в помещение. Толстый ствол одного из странных пистолетов появился в проеме, и я прыгнул, на сей раз – в свою комнату.
На лестнице раздались шаги, и я прыгнул снова, обратно в гостиную. Мужчина прижимал нож к маминому горлу, а папа лежал на полу, неподвижный.
Я выстрелил мужчине в глаза, прямым попаданием.
Он завопил и упал навзничь, зажимая глаза. Раздался выстрел, и что-то ударило меня в бедро, я снова отпрыгнул в сторону, стреляя в лоб приближающемуся мужчине в холле. Рука взметнулась к его лицу, но он разрядил в меня свое оружие, и множество маленьких снарядов с проволокой между ними пронеслись по воздуху к моей голове. Я прыгнул и оказался позади него, он повернулся, и я выстрелил ему в мошонку, дважды.
Он перегнулся пополам, и в этот момент я увидел маму.
Она лежала на полу, скорчившись на боку, истекая кровью.
Штукатурка обрушилась рядом с моей головой от пуль, врезавшихся в стену, натянувших проволоку. Я упал на колени, оцепенев.
Лужа крови возле папы была еще больше, из его спины торчал нож.
Человек, которого я подстрелил в мошонку, крутился волчком, доставая пистолет. Я выстрелил ему в лицо еще раз, задев скулу. Он разрядил свое оружие, но проволока пролетела в холл, над моей головой, срывая со стен картины. Я ударил его прикладом ружья, ударил сильно, и еще раз, и еще. Он выронил пистолет, и его глаза закатились.
Я бросился к маме с папой, а потом дальше, к двери. На лестнице послышались шаги. Я было поднял ружье для пейнтбола, но тут что-то ярко вспыхнуло со стороны двери, и снаряд пробил ружье, ударив меня по лбу.
Я упал навзничь, теряя сознание, проваливаясь в бесформенную темноту, но вместо того, чтобы удариться об стену, упал на песок с гравием.
Пустырь. Мама. Папа. Пусто.
Я попробовал поднять голову, но луна расплывалась и мигала перед глазами.
Пусто.
Кто-то пытался впрыснуть мне воду в рот, и я, испугавшись, вдохнул ее. Мгновенно начался раздражающий кашель, вызвавший пронизывающую боль в голове и боку, но я не мог остановиться. Солнце стояло высоко и било в глаза, Я продолжал кашлять, пытаясь крепко зажмуриться. Что-то было не так с моим лбом, шеей и правым бедром.
Чьи-то руки подняли меня, помогая сесть. Я смог сделать первый хриплый вдох без кашля и наконец открыл глаза. Песок. Гравий.
Пустырь. Я дотронулся до лба – там была рваная рана, запекшаяся, над правой бровью. Провел рукой дальше и пощупал шею. Сбоку было что-то вроде волдыря от ожога. Кожа на волдыре натянулась, когда я повернул голову, чтобы посмотреть на того, кто помог мне сесть.
– Тебе удобно сидеть? – спросил грубый голос.
