Потому что империя не знала, что делать с этими людьми. Остановить ли их на границе или принять к себе. В первом случае достаточно было подождать, пока кочевники довершат начатое, не рискуя почти ничем; кровь беглецов даже не обагрила бы земель Меекхана. Во втором – десятки, а то и сотни беглецов оказались бы на востоке, прибавляя свои законы и обычаи к законам и обычаям людей, здесь живущих. А ситуация в этих местах и без того была напряженной.
Потому что восток был странным и удивительным в сравнении с другими провинциями. Диким, непредсказуемым и варварским. В центральных провинциях, что лежали вокруг Кремневых гор, на севере, или в колыбели империи, на юге, уже много лет все было сложившимся, цивилизованным и спокойным. Скучным. Правда, где-то в высоких горах Большого хребта продолжались схватки и сраженья, юг тоже порой истекал кровью, но это были мелочи. Обычные приграничные схватки. Зато восток напоминал бочку, в которой некто одновременно смешал сотни различнейших красок, а кто-то иной все подливал и подливал новые цвета.
Происходило же так оттого, что в противоположность северу, затворенному стеной гор, или югу, опирающемуся на пустыню, восток был открыт. Годами через границу здесь просачивались различные племена и народы, соблазненные достатком и безопасностью, которые обещали земли империи. Потому что эта условно проведенная по реке граница с тем же успехом могла проходить миль на пятьдесят к востоку или западу. Некогда владеющая этими землями Лааль Сероволосая приняла такое положение вещей, тем более что большинство приграничных народов кланялось Владычице Степей. Оттого и империи пришлось смириться с фактом, что часть восточных провинций – меекханские лишь по названию.
Обычаи, верования, языки и традиции тамошних народов формировали цветистый ковер, что притягивал разнообразнейших бродяг, авантюристов и отчаянных людей. На востоке за несколько месяцев можно было сколотить сказочное состояние – и за пару часов проиграть его в кости. Или, обгоняя ветер и сжав саблю в руке, буйствовать в степях, или же создать собственное дело и трудолюбиво копить богатства, хотя и тогда приходилось сиживать в седле и стрелять из лука – чтобы те, кто избрал более легкий путь к деньгам или петле, не ограбили тебя дочиста.
Из центральных провинций ехали сюда молодые дворяне, жаждавшие приключений и воли; селяне, искавшие счастья и куска собственной земли; ремесленники, не сумевшие дождаться вступления в цех; недовольные иерархией в гильдиях чародеи; бывшие солдаты, из тех, у кого оставались лишь мечи да кровь; поэты; музыканты и разнообразнейшие вольные души всех мастей. В свою очередь, с запада тянулись племена, привыкшие, что река – это хороший водопой, а не место, где платят мыто. Вехренги, геарисы, кемланеры, мингоны и прочие. Иной раз доходило до стычек и схваток, порой кто-то у кого-то похищал стадо или табун, и не всегда напавшими были кочевники. Однако бо́льшую часть времени здесь проводили в торговле, обмене новостями и странствиях в степях.
Все изменилось с прибытием на восточный край Великих степей племен, звавшихся се-кохландийцами. За двадцать лет они покорили местные народы, вбирая их силу в собственное царство при абсолютном попустительстве империи. А потом они ударили на север, по верданно. А после – по Меекхану.
Война эта еще сильнее изменила лицо востока. Большинство местных племен, обитавших по обе стороны пограничной реки, соблюдало лояльность по отношению к империи. Или по крайней мере не поддерживало захватчиков. Лишь несколько групп охотно присоединились к конной се-кохландийской армии, грабя, уничтожая и показывая путь в глубь Меекхана. После поражения Отца Войны и возвращения к старой границе меекханцы поступили согласно своим обычаям: мясо и хлеб для друзей, железо и огонь для врагов. Недобитки таких племен, как мингоны или кайеры, были изгнаны за реку, вехренги и геарисы получили право гражданства и свободного проезда вдоль границы. Впрочем, в том не было слишком большой милости, поскольку именно среди этих народов империя набирала бо́льшую часть легкой кавалерии. Границу уплотнили, насколько удалось, ставя каждые несколько миль военные лагеря, а каждые десять – сильные заставы, упрочняя линию окруженных стенами городов и селений. По западной ее стороне оказалось несколько десятков племен и родов, которые хранили верность империи и которые – согласно полученным привилегиям – могли сберечь собственные обычаи, верования и традиции.
Однако это порождало проблемы, о которых никто и не думал, поскольку часть из этих племен использовали магию, не принятую Великим Кодексом. Другие столь легкомысленно относились к Владычице Степей, что это доводило до бешенства жрецов крупнейшего восточного храма. Еще кое-кто не разорвал контакты с обитающими на востоке родственниками, несмотря на официальную политику меекханского престола.
И это – вкупе со все еще висящей над головою опасностью очередного нашествия.
Восточные провинции начинали напоминать случайно присоединенную к империи страну, где обитали полудикие племена, которые управлялись странными законами и нецивилизованными обычаями.
Так думали политики – для них тысячи верданнских фургонов были всего-то очередной проблемой, которую они охотней всего оставили бы Отцу Войны. Зачем провоцировать все еще сильного соседа? Зачем сажать себе на шею тысячи новых жителей, которые к тому же могут не пожелать подчиниться имперскому праву или, что еще хуже, не захотеть платить налоги? Зачем вообще делать хоть что-то, если проблема может разрешиться сама?
Но меекханской армией командовал человек, происходивший из восточных степей, и, как говорили, был он создателем почти всей кавалерии империи. И он лучше любого политика понимал образ мысли Отца Войны. Потому, когда первые фургоны встали перед рекою, он перешел брод в компании нескольких соратников и оценил пришельцев. Он не мог не знать, чего они стоят как ремесленники и кормильцы коней, но хотел убедиться собственными глазами, каких людей выплюнул Кровавый Марш. А потом единственным жестом указал им на дорогу к западу.
Реку пересекло едва лишь двадцать тысяч фургонов и более ста пятидесяти тысяч людей. А когда на другом берегу встали се-кохландийские а’кееры и их предводитель, зайдя в брод, крикнул: «Эти рабы – наши! Отдайте нам их!» – Генно Ласкольник выехал напротив и, даже не кладя ладонь на рукоять меча, а всего лишь усмехнувшись, произнес: «Тогда приди и возьми их».
Кайлеан крепко сомневалась в такой версии произошедшего, но это был слишком красивый рассказ, чтобы его не повторять.
Потому что кочевники тогда развернули коней и поехали на восток. Ведь политику, о чем кое-кто из дипломатов империи предпочитал забыть, порой надо вести, показывая бронированный кулак.
Но чиновники сумели решить, что делать с этой неожиданной проблемой. Не нравился им образ очередных тысяч свободных, словно птицы, номадов, странствующих вдоль всей восточной границы. А потому, чтобы не допустить такого, они быстро издали так называемый закон о колесах.
То есть приказали снять их с фургонов.
С этого момента любой род Фургонщиков имел право один раз в пять лет надеть колеса на свои фургоны и отправиться с согласия соответствующих властей на новое место. Потом колеса нужно было снять снова, а фургоны превращались в длинные дома. Как те, на которые Кайлеан как раз и смотрела.
Она видела караван, который клочок пергамента и печать некоего чиновника заставили замереть на месте.
Попади ей этот урод в руки…
В то же время, если бы не закон, возможно, она никогда не повстречалась бы с родом Калевенхов, поскольку те, вместо того чтоб искать себе место для поселения, путешествовали бы вместе с племенем.
Они молчали почти четверть часа, вычищая конскую шерсть. Кайлеан нарушила тишину первая.
– Что тетушка говорит о жаре? – спросила она.
– Что та продержится, как минимум, месяц. Может, и дольше. И если оно так пойдет и дальше, цена овса подскочит до небес.
– Ну а в городе все говорят, что, если оно так пойдет и дальше, се-кохландийцы снимутся с места. Во всех Великих степях уже недостаточно травы для их стад. Если скот начнет умирать, им придется искать новые пастбища. Или новый скот.
Кузнец прервал работу, взглянул над конской спиною и спокойно вернулся к чесанию:
– Я слышу такое каждый год, с тех пор как мы здесь осели, Кайлеан. Кочевники приближаются, уже видны огромные крылья их армий, а отдельные а’кееры на нашем берегу реки. Всякий миг они обрушатся на нас и примутся жечь, насиловать и убивать. Разве что перепутают очередность. Когда сушь – придут, чтобы похитить наши стада, когда льет – придут, чтобы похитить наши земли, те, что лежат дальше. А когда не мокро и не сухо и уродился урожай – они придут наверняка, потому что тогда их сила возросла и они желают грабить от скуки. Когда б не се-кохландийцы, не было бы о чем говорить год напролет, и некоторые и рта не раскрывали б. Уже осень, а ни один дурень не начнет войну, когда урожай снят, фрукты в садах собраны, а замки и города стоят с полными амбарами. Кроме того, ходят слухи, что у се-кохландийцев вдосталь других проблем.
