Ознакомительная версия.
– Ваше величество, – безмятежно представил он, – госпожа Арамона и ее дочь Селина – те женщины, которые пережили гибель Надора и неоднократно встречались с выходцами.
– Что ж, – прогудел гаунау, – начнем, только сядьте. Не терплю задирать голову. Эй, там!.. Подайте-ка даме темного, а девице ежевики! Ну так что там вышло с Надором?
Тень от сосны, прямая, будто гвардеец, медленно перемещалась, ординарцы подносили то пиво, то закуски, лучшей из которых оказался заплетенный в косу копченый сыр. Гаунау спрашивал, порой в беседу вклинивался бергер; не по разу слышавший все Савиньяк больше помалкивал. Когда солнце улеглось на закатный хребет, подпалив далекие ледники, дошло до недавнего кошмара. Вспоминать, как она билась меж мокрых стен, было мучительно, но Луиза знала, что не вправе не только врать, но даже умалчивать. Она рассказывала и будто вновь тонула в жадной холодной грязи, вновь металась от тупика к тупику, вновь понимала, что выхода отсюда нет, вновь уже навсегда теряла Циллу… Если б только дочка продолжала где-то плясать и дразниться, пусть и без тени, зачем ей тень? Малышка не понимала, что мертва, как не понимала своего безобразия, а так выросла бы, взглянула в зеркало, и вот где была бы погибель!
– Сужающиеся проходы, – произнес маркраф. – Как в песне об удачливом Ульрихе.
– Герцог Эпинэ тоже видел стены, которые не отпускают. – Селина так и сидела над блюдом ягод. – Мне рассказывала Айрис Окделл. Герцог Эпинэ очень сильно болел. Он бредил, и ему казалось, что он заблудился в агарисском аббатстве и никак не может выйти. Когда герцог Эпинэ пришел в себя, он все забыл, но те, кто его лечил, запомнили и ему рассказали.
– Откуда они это узнали? – спросил маркграф.
– Кто они? – пошел дальше Савиньяк.
Селина вздохнула.
– Ты не любишь ежевику? – рыкнул Хайнрих. – Сейчас принесут сливок.
– Я люблю. – Селина взяла верхнюю ягодку. – Благодарю, ваше величество… Ваше величество, я хочу просить у вас помощи. Если убийца ее величества в Гаунау, не укрывайте его, это неправильно.
– Еще бы! – Королище стянул с пальца кольцо, которому до браслета оставалось совсем немного. – Это тебе, горностайка. Мой залог.
Селина спокойно приняла кольцо и посмотрела на маршала, но ответил бергер:
– Когда тебе принесут голову убийцы, залог нужно будет вернуть.
– Да, ваше величество, – подтвердила Селина, – я верну.
– Вот ведь, – умилился гаунау, чем-то напомнив Зою, – не то что некоторые… Так о чем мы там?
– О видении герцога Эпинэ, – подсказал Савиньяк, попивая вино.
– Я больше ничего не знаю. Герцог Эпинэ провожал нас в Надор, мы ехали в карете, а они с Айрис Окделл были верхом. Когда Айрис показывала мне Надор, она вспомнила про стены, которые не отпускают, и мы заговорили о другом.
– Должен добавить, – негромко подхватил Савиньяк, – что очень похожее место видел во сне и герцог Алва. Это произвело на него столь неприятное впечатление, что Алва немедленно выехал в Олларию и прибыл к Октавианским празднествам. Сударыня, вы что-то хотите добавить?
– Да! – выдохнула Луиза, глядя не на Проэмперадора, а на гаунау, у которого в Олларии не осталось матери. – Да… И как только я сразу не сообразила, я же видела эту зелень! В первый день Октавианских погромов… По дороге в церковь я напоролась на толпу, гнавшую четверых. Кто они были, не знаю, но самый старый выбился из сил и упал. Один, рыжий, высокий, его не бросил, и тут… Я не спала и не бредила, только все стало как в зеленом меду. Ворона летела, а казалось, что плывет, юбки и волосы тоже колыхались, будто в воде, но медленней. И те, кто убивал, и те, кого убивали, кричали, а я не слышала, хотя видела, как раскрываются рты…
– Вы, – уточнил маркграф, – могли рассмотреть подробности, но ничего не слышали, и это не было сном?
– Да, – подтвердила капитанша, все еще не в силах поднять взгляд на Савиньяка. – Но оно очень быстро прошло, и всё стало как всегда. Толпа меня подхватила и потащила с собой, но это уже был просто грабеж.
– Нет! – взревел Рокслей. – Я не уйду! Хватит! Сколько можно?! Сдохнуть я смогу не хуже других…
Лежащий у ног Робера Готти поднял голову и еле слышно зарычал, Эпинэ положил руку на утративший белизну мощный загривок.
– Дэвид, это не обсуждается. – Иноходцу как-то удалось не повысить голоса. – Ты отвечаешь за жизнь принца и королевские регалии. Иди, поднимай эскорт.
– От войны не сбежишь, – утешил разъяренного Дэвида Карои, – а вот догнать ее, заразу такую, можно. Передайте принца людям Валме и возвращайтесь. Мы будем вам рады.
– А мародеров никто не будет спрашивать, – подхватил кагет. Все же без усов и акцента он выглядел странно.
Господ дипломатов Робер оторвал от выяснения, как и чем лучше рубить супостатов. Узнав, что по следам беженцев идут барсинцы и увязавшиеся за ними погромщики из цивильных, спорщики в один голос объявили, что вот теперь-то все станет ясно даже кошке. Покидать караван послы отказались наотрез, чему Робер искренне обрадовался. Кагетов не набиралось и дюжины, но те, кто был, стоили дорого. Что до алатов, то витязи давали фору лучшей кавалерии, правда, в чистом поле, которого поблизости не наблюдалось.
– Я вернусь, – угрюмо пообещал Дэвид.
– Хорошо. – Против этого Робер ничего не имел, а о том, что возвращение может оказаться бессмысленным, говорить не хотелось. – Возьмешь с собой Капуль-Гизайля. Ваше высокопреосвященство?
– Сын мой, мы, кажется, решили, что я отвечаю за обоз. – В голосе Левия послышался легкий укор. – Разумеется, Агили с солдатами в вашем распоряжении, я обойдусь парой десятков и легкоранеными.
– Спасибо. – Если что, легкораненый Диксон стукнет кардинала по сединам и вытащит за Кольцо, но до этого лучше не доводить.
Робер оглядел своих соратников. То, что придется несладко, понимали все, но безнадежности в глазах не было; ушедший наконец Дэвид и тот рвался не умирать, а драться. Балинт поймал взгляд Робера и красноречиво погладил саблю, вызвав улыбку обычно серьезного Блора. Вторым открытием Проэмперадора стало осознание, что он и сам улыбается. Нашел время! От него ждут диспозиции, впереди бой, за спиной хуже, чем просто враги, а он?!
– Господа, – громко, громче, чем надо, объявил Эпинэ, и мирно лежащий Готти поднял голову и насторожил обрубки ушей, – мы быстро, как только сможем, пойдем к Старой Барсине, верней, чуть ближе – к бывшей Адриановой обители. Дорога плохая – извилистая и узкая, но она плоха для всех. Есть надежда добраться завтра к вечеру, но очень может быть, что «бесноватые» догонят нас раньше. Следов не скроешь, сбить погоню с толку надеяться нечего.
– Зачем сбивать, – подкрутил усы Балинт, – лучше сразу бить. У нас сотни три всадников против, прямо скажем, не лучшей пехоты, грех не использовать.
– На открытой местности это было бы весомо, – согласился Робер, – но по́ля тут, к сожалению, маловато, а дальше еще меньше. В мелколесье и буераках не разгонишься, а буераки здесь знатные. Будь у меня пара пехотных полков, я был бы спокоен, только с пехотой у нас паршиво: городские стражники, чуть больше роты из солдат гарнизона и рота его высокопреосвященства. Против барсинцев маловато, если дойдет до боя, задавят числом.
– Это если они кураж не растеряли, – задумчиво произнес Блор. – Зимой они свою шкуру, знаете ли, берегли.
– Они ее берегли еще месяц назад, и что с того? Сейчас нам остается принять арьергардный бой и задержать погоню, самое малое, на два дня. Письмо на ближайшую заставу отправлено, но вряд ли кэналлийцы подоспеют раньше, чем семнадцатого, причем туда, куда велел Валме. В других местах мы рискуем найти разве что разъезды, а лишний пяток палашей погоды не сделает.
– Семнадцатого… – задумчиво произнес алат. – А стоит ли ждать? Тут есть где развернуться, а если слегка вернемся, то и подавно. Всех, конечно, не перебьем, но на пятках повиснем. Полдня, а повезет, и целый день выгадаем.
– Только себя берегите, – попросил Робер и понял, что уже согласился, – и… не увлекайтесь. Если вы задержитесь…
– Мои парни брали уставших детей к себе в седла, – резко бросил Балинт, – этого мы не забудем. И не отвлечемся.
– Тогда…
– По коням. – Карои больше не улыбался. – Живите!
Витязи ушли из лагеря первыми под ту же песню об оседланном коне, что саблей рассекла отчаянье на улицах Олларии. Робер слушал затихающее «гейя-гей» и вспоминал Матильду. Вспоминал, пока его не ухватил под руку желающий попрощаться барон.
– Мой милый Эпинэ, – Коко успел побриться и сменить платье, но с пистолетами не расстался, – я был счастлив вас повидать и буду вдвойне счастлив принять вас в своем именьице в Ариго. Уговаривать вас присоединиться к нам с графом Рокслеем полагаю бессмысленным?
– Сударь!
– Вот потому-то я и считаю преждевременным давать Марианне развод. Нет, я не собираюсь прощаться с вами на столь пошлой ноте, хотя в некотором роде она предпочтительна. Вы вспомните пока еще мою супругу и, возможно, – заметьте, я лишь предполагаю, – станете чуть осмотрительней.
Ознакомительная версия.
