– Давай так… – предложил я, старательно сдерживая кипящую во мне злость – теперь уж она точно не была мне помощницей, – мы с тобой десять минут говорим как люди. Безо всей этой херни и мордобоя. Просто: ты задаешь вопросы, и я задаю вопросы. Я отвечаю, и ты отвечаешь. Если после такой беседы у тебя еще вопросы останутся – делай со мной что хочешь.
Он задумался. Кажется, я его зацепил. Гельман ведь был далеко не дурак – психологию в университете изучал, прежде чем в гэбэшники податься…
– Ладно, – сказал он, – десять минут роли не сыграют… Развяжите его, никуда не денется.
Меня подняли на ноги и размотали на мне скотч. Оставили только на ногах.
– Браслеты снимать? – спросил Смолин.
– Сними, – благодушно позволил Гельман.
Капитан расстегнул наручники, и я принялся массировать кисти рук, восстанавливая кровообращение.
– Пойдем, – сказал Гельман, направившись в сторону небольшой деревянной беседки, увитой плющом, – там стояли круглый стол и несколько плетеных кресел. Несмотря на преклонный возраст, походка у Гельмана оставалась легкой, он постоянно поддерживал форму. Молодец, ничего не скажешь… А вот мне пришлось скакать за ним со связанными ногами, так что достоинства в моей походке было немного. По пути я успел оглядеться по сторонам. Мы и в самом деле были за городом. Добротный новенький коттедж из калиброванного бруса на каменном цоколе стоял посреди соснового бора. Гараж, в котором меня хранили в упакованном виде последние несколько часов, находился в цоколе дома. За высоким кирпичным забором, к воротам которого вела гравиевая дорожка, пространство светлело и ширилось. Я видел в той стороне только небо, но, по всей вероятности, за забором скрывался какой-нибудь водоем – река или озеро…
– Ну, я тебя внимательно слушаю, – сказал Гельман, когда мы устроились в креслах друг напротив друга.
– Можно сигаретку? – попросил я.
Гельман посмотрел на Смолина. Тот протянул мне сигарету и дал прикурить: надо же, как Мыхалыч его вымуштровал…
– Почему ты думаешь, что я украл эти деньги? – задал я первый вопрос согласно нашему паритетному договору. Наверно, это было не самое оригинальное начало, и я сильно рисковал утратить завоеванные позиции, но этот вопрос казался мне ключевым.
Гельман помолчал. Он явно ожидал услышать нечто более весомое, и его честолюбие профессионального психолога было уязвлено. Кажется, мой проницательный шеф уже пожалел о том, что пошел у меня на поводу… Но договор есть договор, и он смирился.
– О деньгах знали четыре человека, включая тебя. Но ты – единственный, кто мог их украсть. Остальные вне подозрений, – категорично заявил Гельман и замолчал, ожидая реплики с моей стороны.
А что я мог ответить? Я не имел ни малейшего понятия, о чем он говорит! О каких деньгах хотя бы?… Однако я прекрасно понимал, вернее, ощущал кожей, что стоит мне заикнуться о своем неведении (я ведь уже пробовал), и наш договор рухнет… Гельман определенно был уверен, что мне прекрасно известны все детали. Я зацепил его любопытство и заставил сомневаться только потому, что повел себя не совсем ожидаемо. Он ведь достаточно хорошо знал меня и вряд ли видел во мне хорошего актера. Наверное, именно поэтому он и допустил мысль, что я не прикидываюсь. Однако этого явно было мало. Чтобы убедить Гельмана в моей невиновности, мне необходимо было выложить перед ним неоспоримые факты.
– Что еще?.. – спокойно спросил я, очень рассчитывая на то, что в процессе разговора всплывет что-нибудь такое, за что я смогу зацепиться и выкарабкаться из этой безумной западни.
– Это основная причина, – отрезал Гельман, и мне стало понятно, что подсказки не будет.
«Четыре человека… Я и трое неизвестных», – уныло соображал я, словно двоечник перед грозным учителем. Только учитель был уж слишком суров, да еще и сам не знал ни хрена… Похоже, мне придется поискать какого-то неучтенного Гельманом «пятого», раз он этого сделать не удосужился: для него в этой его задачке с тремя неизвестными ответом был я…
Гельман внимательно смотрел мне в глаза:
– Есть и другие причины, – продолжил он, будто смилостивился. – Ты знал, как отключить сигнализацию. Знал, как проникнуть в помещение. Ты отлично ориентировался в том, как функционирует охрана, – еще бы, ты ведь сам налаживал работу охраны…
Я молчал. Все было правильно. Но от этого легче не становилось. Мои надежды таяли – ни малейшей зацепки я не видел. Зато теперь я хоть сообразил, о каких деньгах вообще идет речь.
По роду службы я действительно был в курсе, что здоровенный сейф, оборудованный новейшим швейцарским замком, стоит в кабинете генерального не просто для солидности. Временами в стальное брюхо этого монстра попадали лакомые куски – как правило, там ненадолго оседал черный нал, предназначенный для каких-то мутных операций, которые на российском финансовом поле вынуждены проводить даже самые солидные компании. Какие суммы там оседали, я, конечно, не знал, но, судя по сегодняшней выходке Гельмана – суммы были немалые…
– Ну, так тебе есть что сказать? – поторопил Гельман. Его терпение иссякало, а сомнения и любопытство все более рассеивались под гнетом моего молчания.
– Когда пропали деньги? – спросил я.
– Ну что еще за дерьмо… – нахмурился он. – Ты знаешь, когда.
– И все-таки.
– Месяц назад, – вздохнул он. – Что ты хочешь мне втереть?
– Месяц назад я был в тюрьме, – напомнил я удивленно и сразу понял, что мне не стоило этого говорить.
Гельман бросил взгляд в сторону Смолина, стоявшего у входа в беседку, и тот махнул рукой своим парням: аудиенция была окончена…
Меня били еще минут десять, предусмотрительно залепив рот. Это продолжалось до тех пор, пока капитан Смолин, расположившись неподалеку на гравии, не закончил возиться с паяльной лампой. Он пытался добиться от лампы эффектной огненной струи, но лампа явно была не расположена к дешевым эффектам. Она долго чихала, испуская хилые струйки черной копоти, прежде чем заработала как надо.
– Все, готово, – сообщил, наконец, капитан. – Давайте-ка его сюда.
– Погоди, – вмешался «сердобольный» Гельман. – Зря, что ли, старались? Надо дать ему последнее слово… Коля, сними пластырь.
Один из коллег Смолина снова сорвал скотч с моих губ.
– Есть новости? – наклонился ко мне Гельман.
– Ладно… – сплюнув, сказал я, в полной мере оценивая ситуацию: нужно было что-то срочно придумывать, иначе все это печально закончится. Они меня изуродуют и в конце концов убьют, уверенные, что я должен расколоться. Какой у них еще есть выход?.. А у меня?..
– Что, ладно? – уточнил Гельман.
– Я покажу, где деньги.
Меня снова упаковали и погрузили в багажник. Следуя моим ценным указаниям, мы отправлялись в Псковскую область – в ее самую что ни на есть глубинку, так что в качестве багажа мне предстояло провести несколько часов. У меня не было больших надежд на то, что где-нибудь по дороге нас остановят на одном из постов и проверят багажник: удостоверение капитана Смолина наверняка хранило меня от подобных счастливых случайностей. Ментов Михалыч, видно, настоящих подключил, но своих – «гибридных». И все же рассчитывать я мог только на счастливые случайности. Никакого определенного плана у меня не было: только тянуть время. Именно потому мы так далеко и отправлялись. Чем дальше – тем лучше. Им еще повезло, что я не потащил их за кубышкой куда-нибудь на Таймыр: я плохо знал восток страны…
Гельман с нами не поехал – не мог бросить дела. Об этом я услышал, уже лежа в багажнике, и, честно говоря, порадовался: одну умную голову они теряли.
* * *
До места мы добирались часов пять, так что у меня было время поразмыслить обо всем. Однако мысли мои текли словно песок сквозь пальцы, не оставляя в голове никакого вразумительного осадка. Тому, что кто-то почистил у генерального сейф, особенно удивляться не приходилось. Утечка информации – дело житейское, и, если Гельман говорил о четверых осведомленных, это могло означать, что каждый из этих четверых (даже сам генеральный) был способен стать источником утечки, возможно, и ненамеренно… Насколько я понимал, в эту четверку Гельман включил себя, меня, генерального и… кого-то еще. О четвертом я мог только гадать, но, скорее всего, именно он сейчас и должен быть на моем месте. Какого лешего я за него отдуваюсь?.. Если бы Гельман удосужился выслушать все мои вопросы, а не ждал, что я тут же выложу ему безукоризненную оправдательную версию, может быть, вместе мы и докопались бы до истины. Однако он предпочел иной путь…
Почему тюрьма не стала для меня алиби, вот что странно… Конечно, бывают исключительные варианты – и из тюрем некоторые индивиды делами ворочают – но неужели Гельман считает, что я настолько крут? Смешно… Да о чем я вообще думаю! Буквально вчера мы мило беседовали у него в кабинете, и ни о каких предъявах с его стороны не было и речи, а теперь оказывается, что он уже месяц считает меня вором. Я правильно понял?.. Может, у меня что-то с головой? Или у него? Похоже на то… Уж не знаю, кто сошел с ума, я или Гельман, но за несколько часов, проведенных в багажнике, ни одна здравая мысль, способная прояснить ситуацию, мою голову так и не посетила…
