Ознакомительная версия.
– Птице-рыбо-дура! – Валме схватил «Елену» за основание косы. – Ты хоть понимаешь, что творишь?! Не со мной и Мевеном – с Эпинэ?! Выбрала в любовники, так не убивай! Стой! Стой… рыбка, или тебя Лизой назвать?
Почему-то она остановилась, почему-то не убила, хотя могла, что для таких человек?
– Он счастлив. – Черные волосы светлеют, распрямляются, извиваются овражным туманом. – Он счастлив и будет счастлив, когда вы канете в воды без дна…
– Он повесится, как только узнает о Марианне! – рыкнул Марсель, понимая, что Зоя в сравнении с некоторыми – кладезь ума! – Робер верит, что ты – его сон о любимой женщине, причем она в это время тоже спит и видит его. А она умерла – это-то ты можешь понять?! Умерла, остыла, канула в воды, а он ждет, будет ждать и жить, пока не узнает. Дальше вряд ли…
– Зачем? – У нее еще и глаза зеленые! – Зачем ему знать?
– Затем, что он хочет быть с Марианной все время. Вместе, в горе и радости, детей хочет, до́ма хочет, стареть хочет.
– У него не будет детей… Уже не будет, его дети стали его жизнью, его молодостью, его снами. Волна спела Молнии, Молния упала в Волну, он дважды мой, он будет жить долго, он будет со мной…
– Если поймет, что жил с оборотнем, он от тебя сбежит. В лучшем случае в целибат, в худшем – к своей баронессе в какой-нибудь Рассвет. Ну зачем ты к нему прицепилась?! Вокруг столько кавалеров, которым что ты, что птице-рыбо-дура, что Лиза какая-нибудь, без разницы!
– Он мне нужен! Я выбрала…
– А он тебя нет! И пока не прекратишь корчить из себя Марианну… ту, кого он любит, ты ему нужна не будешь. Ты-то сама на кого похожа?
– Я такая, – очень светлые, очень розовые губы тронула смешанная с плачем улыбка, запахло лилиями и водой, – такая…
Лицо, волосы, плечи, грудь с нежными сосками, талия танцовщицы, бедра и… Не птице– и не рыбо-, а змея, впрочем, это красиво и очень по-гальтарски! Коко точно пришел бы в экстаз… Любопытно, Умбератто это живьем видел?
– Тебе нравится, ты любуешься. Ты понимаешь, что я красива.
– Ты прекрасна… Вот и приходи к Роберу такой, только с ногами, хвост он точно не поймет. Пусть думает, что это сон, и пусть этот сон ждет. У тебя не так много времени, даже если графиня… та, что видела женщину Робера мертвой, задержится, он начнет догадываться. Когда к зиме не будет ни письма, ни известий, поймет, а дальше зависит от тебя. Если хочешь его получить, сделай так, чтобы он ждал и хотел именно тебя. Пусть не душой, телом, ты же его знаешь.
– Знаю… Хорошо, что ты меня видел, хорошо, что ты мне сказал. Иди ко мне, я верну что взяла… Не бойся, я благодарна, и меня мало, чтобы отобрать у тебя твое продолженье. Все решила Молния, она была второй, я только подхватила…
Подхватила она, ну, может, и подхватила… На Котика Валме оглянулся, потому что начинал тревожиться за пса, к тому же было не лишним проверить свои глаза. Волкодав благополучно почивал, похрапывая, как адуан на биваке, а хвостатое диво не исчезало и даже обзавелось веткой лилии.
– В тебе отражаются трое, кого ты хочешь больше?
– Сейчас тебя. – Валме наклонил голову, любуясь переливами чешуи. – Что ты взяла, то взяла, но я хочу тебя такой. Если, конечно, тебе так удобно.
Она наконец-то засмеялась и протянула руки.
Глава 4
Талиг. Восточная Придда. Фарна
400 год К. С. 20-й – 21-й день Летних Молний
Боги Хайнриха помогли прежде, чем повелитель медведей успел их об этом попросить. Лионель с маркграфом только спустились с Ветровой Гривы, когда из-за похожей на обозленного бобра горы им навстречу вылетел «фульгат» с парой заводных лошадей. Заросшего щетиной сержанта Ли знал в лицо, и лицо это сияло, что могло означать одно – успели!..
– Мой маршал, – выпалил «фульгат», почти раздирая седельную сумку, – вот!
«Вот» оказалось рапортом Реддинга и материнским письмом, пусть торопливым, но емким и ироничным. То, что это пишет чудом спасшаяся женщина, чужой бы не догадался, только мать, будь с ней в самом деле все в порядке, никогда не начала бы с «мой Ли». Тем не менее она владела собой до такой степени, что, высчитав, сколько дней добираться до границы Бергмарк, а сколько – на запад, в Старую Придду, изменила первоначальный план и отправилась к Рудольфу. О цели не было сказано почти ничего, но Лионель понял: в неизбежном столкновении графиня Савиньяк уже приняла сторону Проэмперадора Надора, и отнюдь не как мать.
Время раздумий и колебаний кончилось. Маркграф согласился, что надо спешить, и распрощался, нажелав всего, что может нажелать исполненный дружеских чувств бергер. До Фирзее было полсотни хорн, до Старой Придды – около ста тридцати. Меняя лошадей, «фульгат» домчался до перевалов за шесть дней; Ли выдержал бы подобную скачку не хуже, но уподобиться гонцу или ринувшемуся в Фельп Алве маршал не мог, как не мог бросить на подходе к Ор-Гаролис артиллерию и пехоту. Савиньяку требовались госпожа Арамона с дочерью и готовый на все хотя бы полк. Свой до мозга костей. С последним сложностей не возникло – курьер понесся к Фажетти с приказом отправить в распоряжение маршала Савиньяка младшего Хейла. Не подвели и дамы, без лишних слов согласившиеся трястись в повозке столько, сколько потребуется.
Ли решил перехватить мать на пути к регенту и перехватил. К вечеру четвертого дня пути рыскавшие впереди «фульгаты» принесли долгожданную весть: графиня Савиньяк сейчас гостит у маркиза Фарнэби. Около полуночи парни Хейла уже стучали в ворота Фарны. Обрадовался ли хозяин, Лионель не знал, но Маркус по праву слыл человеком умным, вот его сестра любила мужа слишком глупо и навязчиво, а Валмоны глупой любви, в отличие от глупой ненависти, не приветствовали.
– Лионель! Какой сюрприз. – Фарнэби всегда держался как добрый дядюшка, хотя таковым Савиньякам не доводился. Так, родич друзей…
– Считайте меня второй частью сюрприза, которым вы, несомненно, уже восхитились. Я хочу видеть мать немедленно; надеюсь, вы меня поймете.
– Конечно! – просиял Маркус. – Арлетта поднялась к себе с час назад, но вряд ли легла. Просьбы о шадди и запасе свечей говорят сами за себя. Я тебя провожу, а по дороге выражу законное восхищение. Ты творишь чудеса, но, к сожалению, только ты. Про разгром у Эйвис знаешь?
– Да, – не стал вдаваться в подробности Савиньяк. – Со мной две дамы, насколько я понимаю, хорошо вам известные: госпожа Арамона и ее дочь. Они путешествуют в экипаже, так что я их несколько обогнал.
– Дочь прелестна, не правда ли? – Некогда знаменитый греховодник не преминул подмигнуть. – А вот с матерью нас связывает не самое приятное воспоминание. Мы присутствовали на том кошмарном ужине, когда схватили бедного Фердинанда…
– Что ж, вам тем более будет, о чем поговорить. Дамы Арамона поступают под покровительство моей матери.
– Арлетта об этом уже осведомлена? – явил былое ехидство маркиз.
– Вы можете у нее об этом спросить. Утром.
– Не люблю бессмысленных поступков. – Фарнэби понизил голос. – То, что устроил Генри Рокслей, к слову сказать, было совершенно бессмысленным. Твоя матушка собиралась выехать в восемь утра.
– Послезавтра.
– Я отчего-то так и подумал. Если захочешь меня видеть, я еще какое-то время буду в библиотеке, а слуги являются по первому звонку, когда бы ни звонили. Твои комнаты подготовят через час. Что ж, не буду вам мешать.
Маркус не мешал, но в том, что он смотрит в спину, Ли не сомневался. Не оглядываясь и не сбиваясь с шага, маршал поднялся по лестнице мореного дуба и постучал так, как стучал в Сэ, хотя мать никогда не имела обыкновения запираться. Щелкнуло, распахнулась расписная дверь, и на пороге, привычно щурясь, застыла она. Живая, здоровая, даже не слишком осунувшаяся.
– На площадке внизу Маркус. – Лионель шагнул вперед, и мать отступила в освещенную парой свечей комнату, будто в зеркало. Она молчала, и Ли казалось, что он слышит, как колотятся сразу два сердца; от своего он подобного галопа не ожидал.
Дверь запиралась на засов, и маршал ее запер. Обернулся. Мать стояла посредине гостиной и глядела мимо сына куда-то в угол.
– Ли, милый, тебя не затруднит выпить пару бокалов с Маркусом? – Голос был спокоен и безмятежен, как некогда у постели свалившегося с дерева Арно. – Мне нужно взять себя в руки, иначе я разрыдаюсь, как Идалия по возвращении Бертрама с кухонь…
– Мама… мужчины не выносят материнских слез только над своими разбитыми носами! Ну и когда из слез делают клетку, но ведь ты не Жозина Эпинэ…
– Она ничего не сделала – не смогла. А я уже не знаю, кто я «не»… – Рука с браслетом прикоснулась к воротнику, этот жест был Ли незнаком. – Наверное, слезливость тоже заразна… Заехала в Фарну, и пожалуйста! Не мать, даже не мармалюка – чистая Идалия Валмон! Так что, дитя мое, кыш! Через полчаса я буду походить на человека.
– Нет.
– Не буду?
– Попробуй не шутить. Так будет легче, и мне тоже.
Ознакомительная версия.
