Театр теней - Марго Арнелл

Copyright © Марго Арнелл, 2024

© mistilteinn, иллюстрации, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Она словно тонула в непроглядно черном океане, вместе с тем волшебным образом оставаясь на плаву. Ее окружали тени. И уютная, будто одеяло из лебяжьего пуха, заботливая, словно родная мать, тьма.

Сплетая ее, свивая жгуты, она создавала мир вокруг себя.

Безумие, что когда-то тьма ее пугала.

Столько десятилетий прошло, а Бадо́ до сих пор помнила тот день, когда впервые очутилась в мире теней. Помнила свой страх – нет, ужас – перед темнотой, которая, казалось, вовсе не признавала света. Боязливое благоговение перед силой, которую тьма заключала в себе.

В те времена в Ирландии еще не существовали теневые зеркалицы, ищущие тайные знаки мертвого мира в зеркалах. Шаманы не провожали души мертвых в последний путь, в Юдоль Безмолвия или чертоги Дану. Некому было рассказать Бадо́, что таит в себе скрытый от чужих глаз мир теней, пугающий и волнующий одновременно.

Бадо́ вошла в замок, в котором она была единственным обитателем. Она соткала его из теней, перевоплощая их в то, чего жаждала душа, а потому неудивительно, наверное, что ее обитель переняла столь многие черты Тольдебраль.

Льющийся с потолка неяркий свет высвечивал дорожку до кресла, напоминающего трон. Рассветные колдуны – или те полуночные бедолаги, для которых мир теней оказался недостижим, – считали, что здесь, на глубинных планах мира мертвых царит непроглядная тьма. Зерно истины в этом было. Царство демонов-фоморов и Балора, их короля, в своей первозданности – и есть вечный мрак. Но Бадо́ никогда бы не стала той, кем была в глазах целого мира (или хотя бы Ирландии, ее осколка), если бы позволяла себе столь легко смиряться с обстоятельствами.

Источник света в мире теней мог быть лишь один – рассветная сила. И Бадо́, как ни прискорбно признавать, являлась ее носителем – наряду с магией полуночной. Даже когда перешла на темную сторону, когда отыскала способ извратить, исказить сновидческую силу, прошив ее, словно венами, магией полуночной, Бадо́ не смогла искоренить в себе подаренную ей Дану рассветность.

Все это время она не могла понять одного: почему всеединая богиня не отобрала ее рассветную силу? Неужели давала своей непутевой дочери шанс измениться?

Бадо́ скривилась. Если так, то она еще более мягкотелая и беззубая богиня, чем привыкли считать ирландцы.

Любой другой бог не простил бы содеянного Бадо́.

Морриган полагала, что Бадо́ предала Дану тем, что, рассветная по рождению, обратилась к магии полуночной. Смешно. Она сделала куда больше. Но в чем ее вина? Разве люди не свергают слабых королей? Разве волки не истребляют слабых вожаков? Во всяком случае, вервольфы так делали точно – вспомнить хотя бы Алека Линча, земля пухом красавцу, и Роналда Лоусона. И пусть свергнуть Дану Бадо́ не под силу, она могла выбрать для себя объект поклонения. Свою сторону, свою королеву…

Или своего короля.

Отчего-то считается, что богов, как и родителей, не выбирают. Что ж, плыть против течения всегда тяжело, но Бадо́ Блэр трудности никогда не пугали.

Она опустилась на трон, с высоты помоста оглядывая свои владения. По обеим сторонам от нее высились резные колонны… а больше здесь ничего и не было. И все же Бадо́ любила сидеть здесь, размышляя и строя планы. Однако последние ее мысли – словно отрава. Они не причиняли ничего, кроме боли.

Морриган…

Надо было убить ее, когда была такая возможность. Прежде, чем уйти из мира живых. Морриган не ожидала удара, а значит, не смогла бы ей противостоять.

Бадо́ медленно провела ногтями по подлокотнику. Будь прокляты некстати проснувшиеся материнские чувства. Они – трещина в монолитном прежде каркасе, уязвимость, недопустимая для легендарной Леди Ворон… а уж Ткача Кошмаров – и подавно. Вот почему она предпочитала отключать чувства, уподобляясь совершенному механическому созданию… Нет, будто сотворив из глины лучшую версию себя. Ту, что не поддавалась мирским страстям, не позволяла другим обнаружить ее слабость.

Ничего, этой ошибки она больше не совершит.

Морриган была последней ее любимицей.

Доминик – последним любимым мужчиной.

Вцепившись в подлокотники обеими руками, Бадо́ закрыла глаза. Кадры прошлого острыми краями рвали на части душу.

Доминик в ее объятиях, будто красивая неживая кукла… Холодные глаза, глядящие в потолок, и вовсе словно подернулись льдом. Уже такой родной и… бездушный.

Отчаяние Бадо́ тогда плескалось через край, между ребрами поселилась стужа. Она металась по миру теней в поисках души Доминика, подобно раненой волчице. На теневых крыльях облетела сумрачное пространство от края и до края, пока не нашла.

Чертовы, прокляни их Балор, шаманы. Они держали душу Доминика в тисках, которые даже ее теням разжать было не под силу.

Из груди Бадо́ вырвался дикий крик – вой зверя вперемешку с вороньим карканьем. Она налетела на шаманов, целясь когтями в их глаза и сердца, призывая на помощь теневые вихри. И лишь тогда ей открылась истина.

Она привыкла воспринимать шаманов полуночными колдунами и не осознавала очевидного: они – проводники между жизнью и смертью, а значит, колдуны, принадлежащие обеим сторонам. Вот почему их души в мире теней так сияли. Огонь рассветности в них пылал ярче полуночного огня.

Бадо́ вновь закричала, ослепленная, обескураженная рассветной мощью шаманов. Но они даже не подозревали, кому на самом деле противостояли. Ее боль по Доминику была словно открытая рана, на которую щедрой рукой высыпали соль. Но дело не только в ней. Не только в нем. Бадо́ не терпела тех, кто смел бросить ей вызов, самонадеянно решив, что останется после подобного в живых.

Она сражалась так отчаянно, будто от ее победы зависело, наступит ли конец света. Как билась на каждой своей войне. Выпивала рассветную силу, которую вздумали использовать против нее. Тени-охотники рвали души шаманов и призванных ими воинов на части. Бадо́ натравила на врагов и фоморов, призывая их из глубин мира теней.

Она посылала демонов на битву, словно уже почивший король фоморов Индех Де Домннан в битве при Маг Туиред. Не желая стоять за спинами марионеток, билась с врагами и сама. Касаясь шаманов, она чувствовала токи их жизней, и эта чуждая здесь, в мире мертвых, сила отравляла ее,