Абрахам Меррит
Обитатели миража
Я поднял голову, прислушиваясь не только слухом, но каждым квадратным дюймом кожи, ожидая повторения разбудившего меня звука. Стояла тишина, абсолютная тишина. Ни звука в зарослях елей, окружавших наш маленький лагерь. Ни шелеста тайной жизни в подлеске. В сумерках раннего аляскинского лета, в краткий промежуток от заката до восхода, сквозь вершины елей слабо светили звезды.
Порыв ветра неожиданно пригнул вершины елей и принес с собой тот же звук — звон наковальни.
Я выскользнул из-под одеяла и, минуя тусклые угли костра, направился к Джиму. Его голос остановил меня.
— Я слышу, Лейф.
Ветер стих, и с ним стихли отголоски удара о наковальню. Прежде чем мы смогли заговорить, снова поднялся ветер. И опять принес с собой звуки удара — слабые и далекие. И снова ветер стих, а с ним — и звуки.
— Наковальня, Лейф!
— Слушай!
Ветер сильнее качнул вершины. И принес с собой отдаленное пение; голоса множества мужчин и женщин, поющих странную печальную мелодию. Пение кончилось воющим хором, древним, диссонирующим.
Послышался раскат барабанной дроби, поднимающийся крещендо и неожиданно оборвавшийся. После этого смятение тонких звонких звуков.
Оно было заглушено низким сдержанным громом, как во время грозы, приглушенным расстоянием. Он звучал вызывающе, непокорно.
Мы ждали, прислушиваясь. Деревья застыли. Ветер не возвращался.
— Странные звуки, Джим. — Я старался говорить обычным тоном.
Он сел. Вспыхнула сунутая в угли палка. Огонь высветил на фоне тьмы его лицо, худое. коричневое, с орлиным профилем. Он не смотрел на меня.
— Все украшенные перьями предки за последние двадцать столетий проснулись и кричат! Лучше зови меня Тсантаву, Лейф. Тси Тсалаги — я чероки! Сейчас я — индеец!
Он улыбнулся, но по-прежнему не смотрел на меня, и я был рад этому.
— Наковальня, — сказал я. — Очень большая наковальня. И сотня поющих… как же это возможно в такой дикой местности… и не похоже, что это индейцы…
— Барабаны не индейские. — Джим сидел у огня, глядя в него. — И когда они звучат, у меня по коже кто-то играет пиццикато ледышками.
— Меня они тоже проняли, эти барабаны! — Я думал, что голос мой звучит ровно, но Джим пристально взглянул на меня; и теперь я отвел взгляд и посмотрел в огонь. — Они напомнили мне кое-что слышанное… а может, и виденное… в Монголии. И пение тоже. Черт возьми, Джим, почему ты на меня так смотришь?
Я бросил палку в костер. И не мог удержаться, чтобы при вспыхнувшем пламени не осмотреть окружающие тени. Потом прямо взглянул в глаза Джиму.
— Плохое было место, Лейф? — негромко спросил он.
Я ничего не ответил. Джим встал и направился к нашим мешкам. Он вернулся с водой и залил костер. Потом набросал земли на шипящие угли. Если он и заметил, как я сморщился, когда тени сомкнулись вокруг нас, то не показал этого.
— Ветер с севера, — сказал он. — Значит, и звуки оттуда. И то, что производит эти звуки, там. И вот — куда же мы направимся завтра?
— На север, — сказал я.
При этом горло у меня пересохло.
Джим рассмеялся. Он опустился на одеяло и закутался в него. Я прислонился к стволу ели и сидел, глядя на север.
— Предки шумливы, Лейф. Думаю, обещают нам неприятности — если мы пойдем на север… «Плохое лекарство! — говорят предки. — Плохое лекарство для тебя, Тсантаву! Ты направляешься в Усунхию, в Землю Тьмы, Тсантаву!.. В Тсусгинай, землю призраков! Берегись! Не ходи на север, Тсантаву!»
— Ложись спать, преследуемый кошмарами краснокожий!
— Ладно, мое дело предупредить. Я слышал голоса предков, пророчествующих войну; а эти говорят о чем-то похуже, чем война, Лейф.
— Черт побери, заткнешься ты или нет?
Смешок из темноты, затем молчание.
Я снова прислонился к стволу дерева. Звуки, вернее, те печальные воспоминания, которые они возродили, потрясли меня больше, чем я склонен был признать, даже самому себе. Вещь, которую я свыше двух лет носил в кожаном мешочке на конце цепочки, подвешенной на шею, казалось, шевельнулась, стала холодной. Интересно, о многом ли догадался Джим из того, что я хотел бы скрыть…
Зачем он загасил огонь? Понял, что я боюсь? И захотел, чтобы я встретил страх лицом к лицу и победил его?.. Или подействовал индейский инстинкт — опасность лучше встречать в темноте?.. По его собственному признанию, звуки подействовали ему на нервы, как и мне…
Я испугался! Конечно, от страха взмокли ладони, пересохло в горле и сердце забилось в груди, как барабан.
Как барабан… да!
Но… не как те барабаны, звуки которых принес нам северный ветер… Те, другие, напоминали ритм ног мужчин и женщин, юношей и девушек, детей, бегущих все быстрее по пустому миру, чтобы нырнуть… в ничто… раствориться в пустоте… исчезать, падая… растворяясь… ничто съедало их…
Как проклятый барабанный бой, который я слышал в тайном храме гобийского оазиса два года назад!
Ни тогда, ни теперь это был не просто страх. Конечно, по правде говоря, и страх, но смешанный с негодованием… с сопротивлением жизни ее отрицанию… вздымающийся, ревущий, жизненный гнев… яростная борьба тонущего с душащей его водой, гнев свечи против нависшего над ней огнетушителя…
Боже! Неужели все так безнадежно? Если то, что я подозреваю, правда, думать так с самого начала — значит обречь себя на поражение.
Со мной Джим. Как сохранить его, удержать в стороне?
В глубине души я никогда не смеялся над подсознательными предчувствиями, которые он называет голосом своих предков. И когда он заговорил об Усунхию, Земле Тьмы, холодок пополз у меня по спине. Разве не говорил старый уйгурский жрец о Земле Теней? Я как будто слышал эхо его голоса.
Я посмотрел туда, где лежал Джим. Он мне ближе моих собственных братьев. Я улыбнулся: браться никогда не были близки мне. В старом доме, в котором я родился, я был чужим для всех, кроме моей матери, норвежки с добрым голосом и высокой грудью. Младший сын, пришедший нежеланным, подмененный ребенок. Не моя вина, что я явился на свет как атавистическое напоминание о светловолосых синеглазых мускулистых викингах, ее далеких предках. Я вовсе не был похож на Ленгдонов. Мужчины из рода Ленгдонов все смуглые, стройные, с тонкими чертами лица, мрачные и угрюмые, поколение за поколением формировавшиеся одним и тем же штампом. С многочисленных семейных портретов они сверху вниз смотрели на меня, как на подмененного эльфами, смотрели с высокомерной враждебностью. И точно так же смотрели на меня отец и четверо моих братьев, истинные Ленгдоны, когда я неуклюже усаживался за стол.
