— Это если верить тебе, — по лицу девушки можно было понять, что она как раз и не очень–то верит. Или просто пытается создать такое впечатление.
Ковальский задумчиво покивал головой:
— Да, я вижу, тебе нужна демонстрация.
Катарина не успела ответить. Или, может быть, ответила, но тут же забыла об этом. Вновь, как и бывало ранее во время этого странного путешествия, она обнаружила, что не может понять, сколько прошло времени с последнего момента, что она помнит. Она подняла взгляд, не нашла Кощея, и тут же что–то будто притянуло ее взор… Он был там, в бесконечности: невероятно далекий, но каждая черта его облика обрела какую–то болезненную четкость. Неподвижное восковое лицо покойника, или фарфоровая оболочка колдовской куклы, что вдруг перестала притворяться живой — сейчас облик капитана как никогда совпадал с первым впечатлением Катарины о нем… И два провала темных глаз сверлят ее душу вибрирующими лучами злой разрушительной силы, зовут в неизведанные дали, рассказывают заманчивые истории о бездонном черном океане — как тогда, в зеркалах, прежде чем она научилась избегать расставленных отражениями ловушек.
Но сейчас она была крепко на крючке. Со страхом и постыдной покорностью она позволила (не могла не позволить!) Кощею втянуть себя в этот непонятный космос. И тогда тошнотворной, ломающей волю волной на нее накатил настоящий мрак — необъятная масса всеразъедающей кислоты. В мгновение ока тьма съела все: и горло, сжавшееся от мерзкого металлического вкуса слюны, и бестолково мечущийся разум, и рациональные доводы, и любовь, и стыд, и навязанные желания; в немыслимо холодном огне сгорело все наносное — и Катарина почувствовала себя свободной. Лишь легкая досада терзала ее — за то, что она так легко позволила жалким людишкам затянуть себя в их убогую гиперреальность, целиком сотканную из гребанных симулякров[4] да тысяч закабаляющих традиций, привычек, ритуалов. Что может быть глупее, чем озадачивать себя надуманнейшими проблемами: надевать левый ботинок именно на левую ногу, отвечать именно «пожалуйста» на «спасибо», есть суп ложкой, а не как захочется, тратить уйму сил, чтобы выглядеть, говорить и думать так, как желают другие?
Но всего этого больше нет! Тьма — это свобода. Тьма показала Катарине ее истинную сущность: костяного монстра, который умеет и должен уметь только то, что хочется ему — разрушать, пожирать, присваивать. И как же ей нравилось то, что она увидела под осыпающейся трухой прежней, поддельной своей сущности! Существо, прекрасное в своей целесообразности: и угловатые формы суставов, и длинные зубы, на которых навязла податливая плоть неразумной Пустоты, и интимно–таинственные межреберные щели, в которых клубилась темнота–мать… Она была красива, как никогда — а ведь стоило только отсечь от куска камня все лишнее.
И в ее костях струилась неиссякаемая сила. Ее будет столько, сколько нужно — зачерпывай, не скупясь! И никто уже не сможет отобрать ее новообретенную свободу. Теперь она будет счастлива всегда…
Но ее триумф был недолгим. Другой, Кощей, снова примагнитил ее взор. На мгновение — реальность или иллюзия — ей почудилась кислая нотка чужого злорадства. Разобраться она уже не успела: новая волна мрака опалила ее, и костяной монстр разлетелся невесомым пеплом, будто попав под атомный удар.
С невыразимым стыдом Катарина осознала, что тьма обвела ее вокруг пальца, как ребенка: все эти обещания свободы и силы были не более чем ловушкой глубоководного удильщика, первой чистой дозой от уличного барыги, конфеткой в руках насильника.
Катарина как социальный конструкт сгинула; рассыпалась и Катарина–монстр. Теперь в губительных кощеевых лучах горела ее глубинная суть — нечто бесформенное, неназываемое, нездешнее. И она — может быть, душа? — была источена черной порчей: пятна, дыры, струпья, лохмотья коррозии — как порталы в неделимую и единственную, будто само небытие, Тьму. Катарина сфокусировала свои чувства на этой сущности, и та заняла все ее сознание. Наверно, так почувствовал бы себя незадачливый космонавт, падающий на горизонт событий черной дыры: плоский круг угольно–черного инобытия растекается под ногами. И там нет избавления, нет смерти, там даже нет простого и понятного Ада — лишь бездонная глотка, всасывающая в себя вселенные и души. Будто скалолаз, в один роковой момент не нашедший рукой опоры, Катарина поняла, что уже не сможет остановить этого Падения. И в последний миг перед пожиранием ее парализованный разум так и не смог облечь собственный ужас хоть в какую–нибудь мысль…
----
[1] «Она подобрала себе в арсенальной комнате компактный автомат под патрон 9×21» — скорее всего, Катарина имела в виду какой–нибудь пистолет–пулемет (например, СР.2 «Вереск», по типу автоматики больше похожий на обычный автомат).
[2] «ты и находишься в небольшом пузыре обычного вакуума» — здесь: обычный означает физический.
[3] «мы называем их эсперами» — от англ. Extrasensory perception, ESP.
[4] «гиперреальность, целиком сотканную из гребанных симулякров» — здесь: симуля́кр — изображение, копия того, чего на самом деле не существует. Симулякр может касаться каких угодно вещей и смыслов, в том числе культурных и политических понятий.
Глава 3. Темница Прокси
Она пришла в себя на песчаной тропинке, которой не было до того, как путники сюда пришли, и которой не будет, когда они уйдут. Свернувшись калачиком, она даже не могла порадоваться, что все закончилось, что Тьма не получила ее в этот раз. Она и не сразу обратила внимание на нездоровый, неправильный холод, исходивший из самой сердцевины ее костей. В конце концов, это все уже и не важно, думала она, ничего уже не важно. Разогнуть бы онемевшие руки, справиться со стальным затвором автомата — да спастись единственным способом, что ей оставался. Смерть нельзя отобрать у человека — не может же и это быть неправдой?!
…И тогда рядом раздался звук. Как будто кто–то зашипел сквозь зубы, сдерживая стон боли. С трудом Катарина повернула голову. Ковальский стоял на коленях, упираясь в землю одной трясущейся рукой, а другой тер грудь под бронежилетом. Его глаза были плотно зажмурены, а черты бледного, потного лица страдальчески искривлены.
Он посмотрел на нее, но не сразу смог сфокусировать взгляд.
— Ты как? — неожиданно для самой себя спросила девушка.
— Бывало и хуже, — процедил капитан.
Он кое–как поднялся, достал из кармана брюк платок и принялся обтирать лицо.
— Ты не залеживайся, — посоветовал он. — Выпей чаю, съешь что–нибудь.
Спустя пять минут Катарина обжигалась кипятком из термоса, не сразу вспоминая, что нужно делать — то ли втягивать темную жидкость еще сильнее, то ли отплевываться. Все это время она не отводила от спутника глаз.
— За эсперов все делает Враг, — наконец, объяснил капитан. — А я не пользуюсь силой Врага — у меня собственный источник первозданной тьмы, я все делаю сам. Ученые говорят, что при протекании сквозь смертное тело пустотных энергий возникают гравитационные микроаномалии. Что–то вроде ультразвуковой кавитации[1].
Ковальский удивленно замер и улыбнулся:
— Хера́ я от Штерн умных слов нахватался! Так вот, — продолжил он, — Эти аномалии действуют на болевые рецепторы и даже могут повреждать ткани. Один придурок не верил, что мне по–настоящему больно. Я его связал, подключил к нему пустотный аккумулятор и высадил ему в лоб целый магазин из пистолета.
— Зачем? — удивилась Катарина.
— Чтобы на всю жизнь запомнил, — угрюмо бросил капитан. — Он дезинтегрировал пули, но обосрался от боли, когда всасывал энергию из аккумулятора. Просто представь, что тебя долбят электричеством, только ожогов не остается. Больше он ко мне не придирался.
— Ты говорил, что набирая первичное излучение, я становлюсь ближе к Врагу, — задала Катарина действительно волновавший ее вопрос. О самоубийстве она уже не думала — как, оказывается, полезно иногда посмотреть на чужое страдание!
