— Нет, милочка, это всё не просто так. Торбинс-то, оболтус, небось, опять сбежал. Неймётся старому балбесу. Ну и что? Еда-то на столе осталась.
И он крикнул Фродо снова обнести вином.
А Фродо был единственный, кто не вымолвил ни слова. Он молча сидел возле опустевшего стула Бильбо, не обращая внимания на выкрики и вопросы. Он, конечно, оценил проделку, хотя знал о ней заранее, и едва удержался от смеха при дружном возмущении гостей. Но ему было как-то горько: он вдруг понял, что не на шутку любит старого хоббита. Гости ели и пили, обсуждали и осуждали дурачества Бильбо Торбинса. прежние и нынешние, — разгневались и ушли одни Лякошель-Торбинсы. Фродо совершенно расхотелось участвовать в празднике; он велел подать ещё вина, встал, молча осушил бокал за здоровье Бильбо и тишком выбрался из шатра.
Бильбо говорил речь, трогая золотое кольцо в кармане: то самое, которое он столько лет хранил в тайне. Шагнув со стула, он надел кольцо — и с тех пор в Хоббитании его не видел ни один хоббит.
С улыбкой послушав, как галдят ошеломлённые гости в шатре и вовсю веселятся не удостоенные особого приглашения хоббиты, он ушёл в дом, снял праздничный наряд, сложил шёлковый жилет, аккуратно завернул его в бумагу и припрятал в ящик. Потом быстро натянул какое-то старьё, застегнул старый кожаный пояс и повесил на него короткий меч в чёрных потёртых ножнах. Вытащил из пропахшего нафталином комода старый плащ с капюшоном. Плащ хранился как драгоценность, хотя был весь в пятнах и совсем выцветший — а некогда, вероятно, тёмно-зелёный. Одежда была ему великовата. Он зашёл в свой кабинет и достал из потайного ящика обернутый в тряпьё загадочный свёрток, переплетённый в кожу манускрипт и какой-то толстый конверт. Книгу и свёрток он втиснул в здоровенный заплечный мешок, который стоял посреди комнаты, почти доверху набитый. В конверт сунул золотое кольцо на цепочке, запечатал его, адресовал Фродо и положил на каминную доску. Но потом вдруг схватил и запихнул в карман. Тут дверь распахнулась, и быстрым шагом вошёл Гэндальф.
— Привет! — сказал Бильбо. — А я как раз думал, почему это тебя не видно.
— Рад, что тебя теперь видно, — отвечал маг, усаживаясь в кресло. — Ибо хочу перекинуться с тобой на прощанье парой слов. Надо понимать, по-твоему всё прошло блестяще: точно так, как было задумано?
— А как же, — подтвердил Бильбо. — Вспышка только лишняя — даже я удивился, а прочие и подавно. Твоя, конечно, работа?
— Моя, конечно. Все эти годы ты мудро прятал кольцо, вот я и счёл необходимым дать твоим гостям какое-нибудь другое объяснение твоего внезапного исчезновения.
— И испортил мне шутку, неугомонный хлопотун, — рассмеялся Бильбо. — Но тебе, разумеется, как всегда виднее.
— Виднее… когда я уверен. Но вот насчёт всей этой затеи особой уверенности у меня нет. Осталось последнее. Ты успешно растревожил или разобидел родню, и девять или девяносто девять дней о тебе будет болтать весь Шир. И что дальше?
— Пусть болтает. Мне нужен отдых, долгий отдых, я же тебе говорил. Бессрочный отдых: едва ли я сюда когда-нибудь вернусь. Да и незачем, всё устроено… Я стар, Гэндальф. С виду-то нет, а в глубине души — так начинаю ощущать, что да. Нечего сказать: "хорошо сохранился"! — Он фыркнул. — Ты понимаешь, я чувствую себя тонким-претонким, как масло на хлебе у скупердяя. Скверно это. Надо как-то переиначивать жизнь.
Гэндальф не сводил с него пристального, озабоченного взгляда.
— Да, в самом деле скверно, — задумчиво сказал он. — Ты, пожалуй, всё правильно придумал.
— Это уж чего там, дело решённое. Я хочу снова горы повидать, понимаешь, Гэндальф— горы; хочу найти место, где можно вправду отдохнуть. В тишине и покое, без всяких настырных родственников, без гостей, чтобы в звонок не трезвонили. Может, найду местечко, где сумею дописать мою книгу. Я придумал для неё чудесный конец: "…и с тех пор жил мирно и счастливо до конца своих дней".
Гэндальф рассмеялся.
— Конец неплохой. Только читать-то её некому, как ни кончай.
— Когда-нибудь прочтут. Фродо вон уже читал, хоть и без конца. Ты, кстати, приглядишь за Фродо?
— В оба глаза, хоть мне и не до того.
— Он бы, конечно, пошёл со мной по первому зову. Даже и просился, незадолго до Угощения. Но пока что у него это всё на словах. Мне-то перед смертью надо снова глушь да горы повидать, а он сердцем здесь, в Хоббитании: ему бы лужайки, перелески, ручейки. Уютно, спокойно. Я ему, разумеется, всё оставил, кроме разных безделок, — надеюсь, он будет счастлив, когда пообвыкнется. Пора ему самому хозяином стать.
— Всё оставил? — спросил Гэндальф. — И кольцо тоже? У тебя ведь так было решено, помнишь?
— К-конечно всё… а кольцо… — Бильбо вдруг запнулся.
— Где оно?
— В конверте, если хочешь знать, — потерял терпение Бильбо. — Там, на камине. Нет, не там… у меня в кармане! — Он замялся, потом пробормотал. — Странное дело! Хотя, почему бы и нет? Чего ради оставлять его здесь?
Гэндальф очень пристально взглянул на Бильбо, и глаза его чуть блеснули.
— По-моему, Бильбо, надо его оставить, — тихо сказал он. — А ты что, не хочешь?
— Сам не знаю. Теперь мне вот как-то не хочется с ним расставаться. Да и зачем? А ты-то чего ко мне пристал? — вдруг спросил он ломким, чуть ли не визгливым голосом, раздражённо и подозрительно. — Ведь вот ни до чего другого, что мне досталось, тебе и дела нет, а к кольцу почему-то сходу прицепился и принялся пытать да допытываться.
— Да, — подтвердил Гэндальф, — но мне было необходимо допытаться. Мне нужна была правда. Это важно. Волшебные кольца — они, знаешь ли, волшебные, встречаются редко и весьма любопытны. Можешь считать, что твое кольцо вызвало и продолжает вызывать у меня профессиональный интерес. Если уж ты собрался путешествовать, то мне упускать его из виду никак нельзя. А владел ты им, кстати, не чересчур ли долго? Поверь мне, Бильбо, больше оно тебе не понадобится… или я полностью заблуждаюсь.
Бильбо покраснел и метнул гневный взгляд на Гэндальфа. Добродушное лицо его вдруг ожесточилось.
— Почем тебе знать? — выкрикнул он. — Какое тебе вообще дело до того, что я делаю со своим добром? Моё — оно моё и есть. Моё, понятно? Я его нашёл: оно само пришло ко мне в руки.
— Конечно, конечно, — сказал Гэндальф. — Только зачем так волноваться?
— С тобой разволнуешься, — отозвался Бильбо. — Говорят тебе: оно моё. Моя… моя прелесть! Да, вот именно, — моя прелесть!
Гэндальф по-прежнему смотрел серьёзно и пристально, только в глазах его огоньком зажглось тревожное изумление.
