Найтвуд разжал пальцы. Вид у него стал озадаченный.
— Ты пьян?
Хорошая версия, но на пьяного я не тянул. Если покойник был трусом, а поведение Найтвуда намекало на это, то дерзости скорее могли быть вызваны…
— Принял немного кхаша.
Дружок-доктор, которого едят черви, бумаги, шантаж и угрозы…
Я даже выругался, когда сообразил, что к чему:
— Это случайно не твоя зверушка приходила на днях по мою душу?
По испугу на его лице я понял, что попал в цель. И поспешил развить успех:
— Ты идиот, Найтвуд?! На что надеялся? Что я храню бумаги дома? И после моей смерти они никак не всплывут?
Он сглотнул и отступил, пробормотав:
— Что-то ты слишком наглый сегодня…
— Не люблю, когда меня пытаются убить, — теперь уже я наступал, не давая ему увеличить расстояниен между нами. — Эта тварь сожрала моих слуг. За это тебе придется заплатить.
— За тобой тоже водятся кое-какие делишки, — пятясь, выкрикнул Найтвуд. — Думаешь, я не слышал, про маки, которые вы с доктором растили в саду? Лорду-командору будет очень интересно узнать, как использовалась лаборатория…
Какие любопытные подробности!
— Да ну? Зачем тогда посылать химеру? Может, у тебя нет доказательств?
Он уткнулся спиной в дверь и совсем сник:
— Чего ты хочешь?
Знать бы еще, чего я должен от него хотеть.
— Того же, что и раньше.
— Я не успел! Мне нужна отсрочка.
— Мне кажется, у тебя было достаточно времени.
— У меня только половина. Я не знал, что ты придешь сегодня, Просперо.
— Хорошо. Сегодня отдашь половину, — он расслабился и даже позволил себе улыбку, когда я припечатал. — И через неделю еще два раза по столько.
Вот теперь он возмутился:
— Так нечестно! У меня просто нет таких денег!
Тю, вся драма из-за банальных денег. Я надеялся на что-то более интересное.
— Значит, достань их.
— Ты сильно ошибаешься, — с непонятной угрозой в голосе произнес Найтвуд. — Мы получаем не так уж и много. И надо платить посредникам…
— Это должно меня волновать? — наугад спросил я. Судя по реакции, снова попал в цель, потому что он заныл, что я выкручиваю ему руки, оставляю без штанов и вообще слишком жесток.
Я выслушал эту комедию со скептичной улыбкой, не пытаясь давить или спорить, потому что не знал, о чем идет речь. Мое молчание нервировало культиста куда сильней любых слов.
— … двое-трое в месяц, не больше. И не за всякий товар дают хорошую цену.
Я пожал плечами:
— Значит надо больше товара.
— Где взять столько изгнанников?!
Я поперхнулся и закашлялся в попытке скрыть выражение лица. Иначе у Найтвуда могли родиться закономерные подозрения.
Намеки на протяжении разговора и то, что я видел в подземелье, разом сложились, как части единой головоломки. У Исы есть такая — осколки разноцветного льда. Вообще предполагается, что из нее составляешь возвышенное изречение — одну из так любимых девами бесполезных, глубокомысленных цитат про Жизнь, Смерть и Предназначение, но у меня, когда я взялся собирать, получилась непристойность. Княгиня сначала возмутилась, а потом сказала, что не ничего иного от меня и не ждала.
Вот и сейчас подсунутая жизнью головоломка складывалась во всем известное слово и не менее известный эпитет к нему.
Почти не сомневаясь, о чем идет речь, я предложил:
— Найди более щедрого покупателя.
— Легко сказать «найди». Мамаша Джунне дает лучшую цену в Рондомионе.
— Неужели в этом городе больше никому не нужны фэйри.
Он шикнул:
— «Товар», Просперо! Мы говорим «товар».
— А те трое, в клетках?
С этим вопросом я дал маху. Найтвуд смерил меня подозрительным взглядом и недоверчиво спросил:
— Ты хочешь, чтобы я предложил Мамаше Джунне бешеную сучку? Или… это, — он содрогнулся. — А монгрел слишком невзрачен для Арены. Кому нужны отбросы?
Я цинично скривился:
— Нам.
— Лорду-командору разве что, — он засмеялся, приглашая присоединиться, но я не стал. Больше всего хотелось завершить этот разговор и вымыть руку, которую я протягивал для рукопожатия. С мылом.
— Так что насчет денег?
Он отдал мне кошелек. Довольно увесистый. Я добросовестно пересчитал монеты — показалось, что Гарутти поступил бы подобным образом. Пятнадцать серебряных солидов.
Вся интрига прослеживалась, не хватало лишь мелких деталей. Культисты ловили фэйри-изгнанников для своих целей. Найтвуд обкрадывал Орден, продавая часть пленников на сторону. На Арену — любопытно, с каких пор Рондомион перенял у Разенны традицию поединков на потеху толпе? И, судя по «Мамаше Джунне», в бордель.
Покойный мейстер вместе с неизвестным и тоже покойным «доктором» раскопал информацию о делишках Найтвуда и шантажировал жуликоватого собрата по Ордену. За что и поплатился жизнью.
Банальная, в сущности, история. История подлости и жажды наживы, она затрагивала культистов лишь краешком. Вопрос — для каких целей фэйри потребовались Ордену — куда как любопытней.
Перед уходом я прихватил скрижаль с руническим заклинанием.
Франческа
Я сижу в четырех стенах и, хоть на окнах нет решеток, а на двери — замков, чувствую себя пленницей. Кандалы не извне, они внутри.
Маг торопливо завтракает и убегает, а я остаюсь, как позабытая игрушка.
Это его месть за розыгрыш? Для того он забрал меня из Рино? Чтобы сделать своей игрушкой?
Если так, то я не оправдала ожиданий. У него никак не получается играть со мной.
Я решила не заговаривать со своим тюремщиком и пока получается. Когда он пытается о чем-то спрашивать, отвечаю односложно и равнодушно. Порой мне кажется, что его это задевает, и тогда я с трудом сдерживаю улыбку мстительной радости.
Мгновение торжества и долгие часы одиночества после. Стоит ли эта радость такой цены?
Мне плохо.
Так плохо, что я добровольно убираюсь на этаже, а не только в часовой комнате.
Что угодно, лишь бы не думать.
Лишь бы не вспоминать.
Черный пепел над Кастелло ди Нава. Слова отца. Ужас насилия. Кинжал в руках, яростная, согревающая ненависть и соленый вкус на губах — кровь врага.
И снова насилие только уже над моей душой. Ошейник, который нельзя снять — символ рабства.
Не думать не получается. Уборка не спасает, она занимает только руки. Тоска, беспокойство — нервное и злое, грызет изнутри, не дает забыться, не дает читать, не дает думать о чем-то одном долго…
Иногда мне снится, как я убиваю. Насильников, отца или моего хозяина. Чувствую кровь на руках — липкую, алую. Миг ликования, а потом страх перед содеянным. И перед собственной радостью.
