— Да, — обрывает он ее на полуслове. — Это тоже я. У меня была длинная жизнь, прекрасная Эмма. Я много чего успел.
Она, тяжело дыша, всматривается в его умное, усталое лицо. Знакомый мир рушится, разламывается, сходит с ума, и только в центре безумия, в Батлеме, в камере, разделенной надвое железной решеткой, находится точка покоя.
— Почему вы помогаете тем, кто запер вас здесь и заставляет испытывать все эти страдания?
— Посидите с мое в Батлеме, порывистая Эмма. И вы поймете, что не за все вещи в этом мире можно и нужно бороться. Я проиграл этот бой. Стараюсь насладиться тем немногим, чем еще обладаю. Долгая жизнь показала мне, насколько преходящи земные блага.
— Вы простили? — спрашивает Эмма. — Простили их? Лорда-командора? Гонфалоньера?
— Я ничего не простил и не забыл, Эмма. Но здесь, в Батлеме, бессильная ненависть — кратчайший путь к безумию. Я уже терял разум однажды и готов пожертвовать чем угодно, лишь бы он не покинул меня снова. Слишком страшная утрата. Отказ от мести — не будет высокой платой.
— Расскажите.
Он отводит взгляд:
— Это было, когда я убил Марию.
— Марию?
— Вы слышали о ней, Эмма. Я прославился тем, что убил ее
— Ах, эта та самая женщина…
— Да. И давайте не будем об этом.
Они перестали говорить об этом, но перестать думать об этом невозможно. Летописи не сохранили даже имени этой Марии, но теперь она приходит во сны Эммы каждую ночь. У нее темные волосы и лицо Эммы.
Узник Батлема волочет ее по коридору какого-то замка за тем, чтобы швырнуть на алтарь. Женщина вскрикивает, пытаясь прикрыть неправдоподобно огромный живот.
Блестит сталь.
Кровь. Слишком много крови.
— Я все думаю о ваших словах. По поводу смерти той женщины… Марии.
Тяжелый вздох:
— Да, Эмма.
— Всем известно, что вы принесли ее в жертву. При чем здесь безумие?
— Ах, «всем известно», моя информированная мисс Каррингтон. Ну, так зачем задавать лишние вопросы?
— Хочу услышать вашу версию.
— Похвальное стремление к истине, любознательная мисс Каррингтон.
— Откровенность за откровенность, мистер Доу. Мне важно знать.
— Спросите у милейшего Джозефа или лорда-командора.
— Нет! Я не хочу слушать очередную ложь. Правду, Жиль! Скажите мне правду!
Его лицо застывает в жесткой маске:
— Правда грязна и банальна, вы не захотите в нее верить. Версия с жертвоприношением куда красочней.
— Версию с жертвоприношением я знаю.
Он пожимает плечами:
— Мария была моей любовницей. Думаю, я убил ее из ревности.
— Думаете?
— Я не помню. Видите ли, я был малость не в себе в тот момент.
— Она была беременна?
Он совсем уходит в тень и молчит так долго, что ей кажется, ответа уже не будет.
— Была. Не от меня.
— Вы поэтому…
— Хватит, Эмма! Я все придумал. Я принес ее в жертву, и давайте закончим на этом.
Она качает головой, ощущая огромное сострадание к человеку по ту сторону решетки.
— Я верю вам, Жиль.
— Джон.
— Как бы вас ни звали, я вам верю.
Глава 3. Ничего не меняется
Франческа
В Рино у меня было много обязанностей. Руководство слугами, финансовые вопросы, разбор жалоб, дела храма. Не считая рукоделия, музицирования и чтения, которые я всегда считала скорее развлечением, чем обузой.
В Рондомионе все иначе. Если не считать добровольно взятой работы экономки, моей единственной обязанностью осталась уборка. Должно быть, из-за тоски и однообразия моего существования здесь, я начинаю находить это унизительное занятие по-своему приятным.
Маг приходит, когда я почти заканчиваю. Вваливается в часовую комнату, не обращая на меня внимание. Проходит, пошатываясь, словно выпил лишнего, в свои покои.
Я, задыхаясь от возмущения, смотрю на цепочку грязных следов, оставленных на свежевымытом полу. Что он себе позволяет? Думает, что раз он — хозяин, я стану терпеть такое пренебрежение своим трудом?
Устала быть благоразумной! Не хочу!
Шиплю сквозь зубы и распахиваю дверь в его комнату.
— Ты не мог бы вытирать ноги…
— Ну да, наследил немного, — он поднимает голову. Рубашка на спине и левом боку вся в уже подсохших и свежих кровавых пятнах. Левая рука зажимает рану на боку, капли стекают сквозь пальцы, пятная светлую обивку дивана. — Вот такая я свинья.
Я сглатываю и отвожу взгляд, чтобы уткнуться в окровавленную тряпку на полу.
Меня всегда пугали чужие страдания. Во время осады Кастелло ди Нава я перебарывала постыдную слабость, чтобы ухаживать за ранеными. Да, как дочь герцога, я могла бы этого и не делать. Сама вызвалась. Меняла повязки и даже помогала доктору шить раны, но так и не привыкла к виду увечий. Это был кошмар. Запах крови, от которого во рту появляется железистый привкус, оторванные конечности, грязные бинты, крики и стоны…
И трупы. На моей памяти умерло почти двадцать человек. Многих я знала по именам.
— Ну что вы застыли, как статуя Скорбящей? — язвительно продолжает маг. Он, шипит, морщится и пробует отодрать рубашку от раны, но та присохла. — Если собираетесь меня оплакивать, придется подождать. И лучше с той стороны двери.
Больше не обращая на меня внимания, он достает кинжал и пытается обрезать ткань вокруг раны. Так неуклюже, что на это просто больно смотреть.
— Дай я, — неожиданно для самой себя предлагаю я.
Его глаза изумленно расширяются, и я понимаю, что все — сейчас Элвин скажет какую-нибудь гадость, после которой мне останется только уйти, хлопнув дверью. И пусть сам разбирается со своей рубашкой и раной.
Но он молча протягивает кинжал и поворачивается. Я становлюсь рядом на колени и, закусив губу, аккуратно перепиливаю тонкий батист. Края раны расходятся, выплескивая струйки алой крови. От этого зрелища к горлу подкатывает тошнота.
Порез длинный, но неглубокий. Уж на что я полный профан в медицине, и то вижу, что рана не опасная. Во время осады мне приходилось наблюдать куда более жуткие вещи.
Плохо лишь то, что крови много. Очень много. И мне не нравится, бледность Элвина и тяжелое дыхание.
— Ерунда, царапина, — эхом на мои мысли отзывается маг. — Скользнуло по ребрам.
— Почему столько крови?
— Верховая прогулка и подъем на пятый этаж способствуют, знаешь ли, — с этими словами он стягивает края раны и прикладывает к ней остатки рубашки.
— Надо было к доктору, — говорю я с укором. И пытаюсь вспомнить все, чему успела научиться за недели осады.
