— Всегда надо помнить свои корни, мой мальчик, — говорила она притихшему внуку. — Всегда надо помнить, кто ты и откуда и кто были твои предки. Я очень любила твоего деда и была с ним счастлива, но я всегда помнила, что я — русская дворянка. Ему не нравилось, когда я об этом вспоминала и я избегала говорить при нем на эту тему. Тем более, что для меня это тоже было болезненно — по иным причинам. Поэтому в Швеции у нас нет титула. Да и в России тоже нет…
После этого разговора была извлечена из недр шкафа картонная коробка со старыми, обтянутыми бархатом альбомами, и мальчик увидел пожелтевшие, но не утратившие четкости фотографии прадеда в парадном кителе русского морского офицера и прабабушки в белом платье с цветами в волосах — свадебный снимок, потом — семейный портрет с маленькой девочкой на руках у женщины, потом — с двумя девочками, а потом был большой скачок во времени, и уже подросшие девочки на фоне скандинавских пейзажей прижимали к себе кукол, катались на велосипедах…
Мальчик впитывал в себя получаемые впечатления и информацию, как губка. По выходным он тенькал на старом пианино под бабушкиным руководством; дома, закрываясь в своей комнате, пытался воспроизводить на детской ударной установке те ритмы, что слышал по радио и телевизору. Отец вздыхал:
— Она сошла с ума! Она забила ему голову всякой дребеденью! Надо запретить ему бывать у нее…
— Как запретишь? — вздыхала мать. — Он любит ее больше, чем нас. Да и учится он хорошо.
— Пока хорошо, а потом что будет? Он даже мультфильмов не смотрит!..
Ну, это уж было преувеличением! Мультфильмы мальчик смотрел, конечно, но кота Тома ему было жалко, а утенок Дональд раздражал. Отец купил ему велосипед — он быстро научился ездить и с удовольствием гонял в парке с другими детьми — а потом приходил домой и опять "лупил в свои барабаны", а по субботам «пытал» бабушкино пианино. Он хорошо закончил учебный год, а перед началом следующего напомнил родителям о своем желании учиться музыке, чем поверг их в изумление своей памятью и настойчивостью.
— Разве тебе недостаточно того, чему обучает тебя бабушка? Ведь она — учительница музыки.
— Да, — ответил мальчик. — Но я хотел бы еще научиться играть на флейте, а бабушка на флейте не умеет. И потом, с нею мы еще начали учить русский язык…
— Ну, это уж слишком! — воскликнул отец. — А русский язык-то тебе зачем?!
— Это язык моих предков… И мне интересно!
— Так вот! — и отец наставил на него указательный палец совершенно бабушкиным жестом. — Будет тебе и пианино, и флейта, и академия иностранных языков! Но только попробуй начать плохо учиться! Или пожаловаться на усталость!..
Это верно — родители не знают своих детей. Теперь в доме, кроме барабанов, стали звучать гаммы для флейты. Если по барабанам мальчик колотил, когда хотел и пока не решал заняться чем-либо другим (хотя делал это он часто и надоедало ему не скоро), то по классу флейты ему задавали домашнее заданее, которое он старался выполнить как можно лучше, поэтому флейта оказалась для домашней тишины кое-чем похуже барабанов. Учиться хуже в обычной школе он не стал. Но ничего, кроме музыки, его не интересовало. При этом, в отличие от своих сверстников, называвших себя любителями музыки и не вынимающими наушников из ушей ни днем, ни ночью, он плэйера не слушал, а когда однажды попробовал, скривился болезненно и сказал:
— Как вы можете это слушать? Это же просто аэродромный гул. Разве это звук?
Его одноклассники гоняли на скейтах, играли в баскетбол, он тоже иногда пробовал и то, и другое — из любопытства, и получалось у него так себе. Потому что все свободное время он занимался флейтой — под руководством учителя, пианино — с бабушкой, а на барабанах — самостоятельно. Он не жаловался на усталость. И не выглядел замученным ребенком "без детства". Однажды мама позвонила в музыкальную школу с целью поинтересоваться, имеет ли ее ребенок какие бы то ни было способности к музыке или же это все так, игра. "Да, да, — ответили ей. — Ваш мальчик, можно сказать, талантлив. Его данные нуждаются в развитии и поощрении…" Родители были изумлены до глубины души: "Поощрении?" А они-то ставили ему столько препятствий… Как же его поощрить, если для него наибольшее поощрение — быть занятым двадцать четыре часа в сутки…
В школе над ним стали посмеиваться:
— Эй, Музыкант! Сыграй чего-нибудь! — и протягивали игрушечную губную гармошку.
Учителя однажды предложили ему принять участие в рождественском концерте, но он ответил так, что отрезал все пути к уговорам:
— Я не достиг еще достаточно высокого для публичного выступления уровня, а снисхождения к моему возрасту не хочу ни от кого.
Учителя опешили. А преподавательница музыки робко спросила:
— Но, когда ты достигнешь этого уровня, уверена, это произойдет скоро, ты сыграешь нам что-нибудь?
— Обязательно, — ответил мальчик и улыбнулся. — Я просто буду настаивать на этом.
Тогда ему шел двенадцатый год.
Когда ему исполнилось пятнадцать, он был уже рослый подросток с глазами взрослого человека. Чтобы компенсировать малоподвижность избранного им образа жизни, он начал бегать по утрам в ближайшем сквере и купил пару гантелей. Одноклассники узнали и стали смеяться еще пуще:
— Ты хочешь стать суперменом? Тебе надо научиться еще водить автомобиль и освоить какое-нибудь боевое искусство.
— Водить автомобиль я умею, — ответил он. — А насчет боевого искусства — это мысль, я подумаю.
Им не удавалось раздразнить, разозлить, спровоцировать его.
Осваивать боевые искусства он не стал — было некогда. И потом — заболела бабушка. Она стала чахнуть просто на глазах, и только тогда они все узнали, что у нее рак желудка, и давно. Оставшееся ей время измерялось месяцами.
Мальчик — уже не мальчик, юноша — пытался смириться с этой мыслью и не мог. Конечно же, он прекрасно знал, что люди смертны, и что бабушке лет немало, но одно дело — знать, а другое — почувствовать на себе. Тогда же он осознал, что и родители его не так молоды, как были еще совсем недавно, а ему уже пятнадцать, что, вобщем, немного, но совсем скоро будет шестнадцать, потом семнадцать, а там и двадцать — и так далее, пока не станет столько же, сколько сейчас бабушке, и он тоже будет такой же слабый и немощный, и так же встанет на пороге вечности, и его внук — если будет, конечно — задаст себе те же вопросы…
И надо же было, чтобы именно в это время в их классе появилась новенькая — длинноногая, длинноволосая, кудрявая рыжая барби. Вообще-то ее звали Кари, но он сразу прозвал ее про себя Рыжей. О, Рыжая Кари стала популярной в мгновение ока! А на него ей показали пальцем и отрекомендовали так: "А это — наша будущая знаменитость, Великий Музыкант…" Она посмотрела на него с любопытством, как на забавную козявку. Он не искал ее общества — у нее хватало окружения, а его голова была занята другими мыслями. Но однажды после уроков, когда после затяжных мартовских дождей и мокрого снега выпал наконец первый солнечный день, рыжая Кари догнала его уже за воротами школы и сказала:
