Здравствуй, моя мертвая Ала! Чего молчишь?!
Смотрю под ноги и обливаюсь ледяным потом: ни сухой, ни замороженной, ни живой травы нет под подошвами моих громадных сапог. А я самонадеянно ожидал потрогать ее напоследок… Прежде, чем сдеру с себя шлем…
Впервые за эти годы я пользуюсь своими способностями не с целью разрушения и понимаю, что теперь наверняка обречен на кошмары.
Я вижу, как после страшного удара метеорита сокрушается все. С Алы срывает покровы, воду, воздух, куски скал. И все это швыряет в никуда, в ледяную пустоту.
Скоро мы с вами встретимся, сородичи, принявшие смерть и не изменившие Але…
Порывом ураганного ветра меня сбивает с ног. В защитном костюме не понять, холодный он или раскаленный. Еще узнаю. Обязательно узнаю.
Я кубарем качусь с пригорка, надеясь, что случай хлопнет меня о какой-нибудь камень, расколет шлем — и все кончится, не начавшись…
Тусклый Саэто в небе тоже кувыркается перед глазами. Маленький и злобный желтый карлик…
Я лежу, распластавшись в пыли. Мне легко, я не чувствую своего тела — вообще.
«…Твоя звезда ждет тебя!..»
Лежу и просто смотрю на буровато-серебристый неровный шар, что всплывает над горизонтом по другую сторону садящегося за вулкан Саэто. И если светило напоминает мне костлявый кулачок уродца-лилипута, то это холодное небесное тело похоже скорее на воплощенную Смерть, величественную и неизбежную. Она даже не утруждает себя запугивать. Нависшая надо мной Смерть знает, что скоро получит всё.
У Алы никогда не было спутников… Или это один из тех осколков метеорита, собратья которого убили наш мир? Миллионы лет назад таинственно взорвалась соседняя планета. Существуют легенды, что там жили наши предки. И вот часть ее, плоть от плоти, догнала нас, а мы не ждали.
Я переворачиваюсь на бок, подтягиваю колени к подбородку и теряю сознание после нескольких бессонных дней и ночей.
После неизвестно какой ночи
Я намеренно теряю счет времени. Пусть бесятся, глядя на меня.
Отбросив прочь вероломно закравшееся (спросонья!) воспоминание о прекрасном теле Танэ-Ра, я поднимаюсь и иду к челноку. Живот сводит от голода, но, что удивительно, желание близости с женщиной еще сильнее.
Не избыть человеку звериных инстинктов… Со дня на день помирать, а тут ему, видите ли, сладенького захотелось!
За «завтраком» я уничтожаю половину оставшихся запасов еды.
Нет, теперь-то я сделаю то, что мне приснилось и на что меня надоумил тот внезапный вихрь. Я сделаю это не для них, нет. И не для пафосного жеста, ибо я и знать не хочу никаких «потомков», в назидание которым все это затевалось. Я оставлю этот знак ради своего мертвого города. А потом сдохну и больше уже никогда не буду лицезреть грандиозную психушку под названием «мир».
И это правильно, верно, справедливо — плоть от плоти… Я вышел с этой планеты, я имею право остаться здесь, как те три с лишним миллиарда, вычеркнутые какой-то мразью одним взмахом пера…
Кажется, спустя еще одну ночь
Смотрю на индикаторы. Воздуха у меня осталось чуть больше, чем на семьдесят часов. Нужно спешить. Жаль, пища у меня закончилась. Плевать, управлюсь и без нее! Поняли вы, ублюдки?!
Я показываю неприличный жест обзорным камерам, которые немо пялятся на меня из ниш в обшивке челнока. Уверен, что сородичи наблюдают за мной постоянно…
До самого заката я хозяйничаю на скале, что правее городских руин и малого храма. Собирая в кулак все силы, концентрируюсь, поднимаю тучи пыли и мелких обломков, однако отсекаю лишнюю породу от будущего постамента. Давно я не работал с таким количеством энергии! Незримый мир возмущен, пылают ультрамарином спирали Перекрестка. Я теперь вне всяких законов — «тонких» и человеческих. Вот она — свобода!
Доволен, братишка Тассатио?
Основание готово. На рассвете примусь за детали. Не так-то это просто — ведь расстояния умопомрачительны…
Меня мутит от голода. Забравшись в челнок и прочитав сообщение, что воздух в нем исчерпан, я почти готов отрезать себе руку или ногу, изжарить и сожрать.
Я смотрю на свое начатое «творение» со стороны. Оно освещено спутником. Мертвенный свет придает ему необъяснимое величие. Или это я уже нафантазировал себе это величие? Что ж, по крайней мере, это лучше, чем непрестанно думать о еде…
Теперь я знаю, что это будет. Это веселее, чем неприличный жест перед камерой. Навсегда уходя в мир За Вратами, я посмеюсь над тем, как сородичи станут метаться от досады, не в силах изменить каменный лик. А он будет бессловесно взирать на них с багровой поверхности агонизирующей Алы…
Полдня я трачу на выламывание и выветривание породы вокруг основания, зато головной убор получается точно такой, какой носили у нас высокопоставленные особы во время важных церемоний.
Работаю теперь все медленнее: сильно кружится голова, от бессонницы трудно концентрироваться, да и кислород нужно беречь.
Думаю, они все еще не поняли моих замыслов. А меня будто охраняет покровитель вдохновения созидателей, ибо голод во второй половине дня притупляется. Сердце мое ухает от силы раз десять за минуту, но мозг работает четко и отлаженно.
Когда начинает темнеть, я заканчиваю уже глазницу. Жаль, что ночью много не поваяешь: пыль даже днем мешает несказанно, а во мраке и подавно не сориентироваться. Создавай я абстрактное лицо, это было бы еще полбеды, а здесь нужна точность.
Все труднее вытягивать из мира и перераспределять в своем теле струны двух главных энергий…
Интересно, что одну и ту же технику я использую и для того, чтобы уничтожать, и для сотворения. Вот так всегда в моей дурацкой жизни…
13 часов до окончания воздуха
Легкие горят, горят глаза. Я дышу уже больше каким-то дерьмовым осадком со дна последнего баллона.
Время от времени я ощущаю себя стоящим на возвышенности. Мне приходится помогать себе руками, взгляда уже не хватает. Ладони — дополнительный источник, принимающий силу. Камень едва слушается меня…
* * *
«…Имя твое подобно свисту лезвия, рассекающего плоть», — говорит она мне.
Я смотрю на корону, венчающую голову Танэ-Ра, корону, что ныне венчает голову моего каменного творения, и шепчу: «Вот убийца, стократ опаснее любого злодея!»
Я не хотел короны, я хотел только ее. Безраздельно.
Последний взгляд в любимые синие глаза — и я один в темнице. Это было наваждение о наваждении. Теперь, здесь, на Але, эти каменные глаза безмолвно смотрят в небо…
