– Лучше всего это сделать носовым платком, – уточнил наш щеголь Арамис. – Если у вас его нет, я дам вам свой. – И он извлек из кармана знаменитый батистовый платок с инициалами герцогини де Шеврез.
– Я знаю, дорогой Арамис, у вас их вполне достаточно. И все же приберегите этот платок для своей загадочной белошвейки, – пошутил я, вызвав легкую краску на его щеках и недоумение у остальных товарищей.
Впоследствии Арамис спросил, откуда мне известно про платки и таинственную особу. Пришлось напомнить ему, что я слесарь-водопроводчик. «Все ясно», – коротко ответил наш тонкий политик Арамис.
Но вернемся к подъезду кардинальского дворца.
– Наш друг Базиль прав! – заявил прямодушный Портос. – К черту знаки! Ты нам только крикни, и мы…
Тут наш гигант выразительно показал кардинальской страже свою громадную шпагу, и стража смущенно отвела глаза.
– Словом, Базиль, мы ждем вас здесь, что бы ни случилось, – сказал д'Артаньян со своей известной улыбкой, всегда поддерживающей уверенность в друзьях и приводившей в бешенство противника.
– Спасибо, друзья, – ответил я, тронутый их заботой. – Идите и спокойно пейте свое бургундское. В случае чего, мы управимся и одни. С моим верным чемоданчиком.
– Знаете что, Базиль, если бы мы вас знали уже не так хорошо, то сочли бы ваши слова оскорблением, – сказал благородный Атос.
Мы торговались часа полтора. И как мне потом рассказывала Анна Австрийская, кардинал Ришелье несколько раз выглядывал из окна, ожидая, когда мы кончим спорить.
Наконец мне удалось убедить друзей не тратить время зря и заняться бургундским.
– Пожалуй, Базиль, вы правы, – сказал Атос задумчиво. – Мы столкнулись с исключительным случаем, когда можно оставить друга в беде и идти беззаботно пить вино, совершенно не беспокоясь за его судьбу.
Мы обменялись крепкими рукопожатиями, и я вошел во дворец кардинала.
– Так вот вы какой?! – воскликнул Ришелье, едва передо мной открылись двери его кабинета.
Переступив порог, я тотчас увидел на столе пухлую кипу анонимок, но вначале не придал им серьезного значения.
– Ваше преосвященство, на что жалуетесь: кран или санузел? – спросил я, давая понять, что время для меня дорого и к тому же лесть меня только смущала, мешая заниматься делом.
– И кран, и санузел пока, слава Богу, у нас работают, – ответил кардинал.
– Я вас пригласил по другому вопросу.
– Сразу видно, что вы незаурядный государственный деятель, – сказал я с невольным уважением. – Обычно все считают, будто для слесаря-водопроводчика нет ничего важней, как только чинить неисправные краны. В то время как он способен на гораздо большее…
– Мы это знаем. И, признаться, нас это тревожит, – сказал Ришелье откровенно. – Мы с их величеством только и думаем о вас. – И кардинал улыбнулся своей невольной шутке, потому что всем, и даже королю, было известно то, что все дела в стране вершит один кардинал. – Но оставим шутки, – сказал посерьезневший Ришелье. – Мы думали, думали и вот что придумали. А что, если мы сделаем вас генеральным слесарем-водопроводчиком Франции, лично я назначу вас еще и капитаном своих гвардейцев. Вы будете моим любимцем вместо Каюзака. А? Я пожалую вам дворянское звание. Хотите, прямо с этой минуты я буду вас звать Базилем д Аксенушкиным?
– Представьте, мне уже сделали одно тоже очень лестное предложение, – сообщил я с улыбкой.
– И вы согласились? – ужаснулся Ришелье.
– Нет, разумеется. Я свободный слесарь-водопроводчик и хочу, чтобы мое искусство прежде всего служило простому народу. Но уж если затопит и вас, то не бойтесь, выручим, – сказал я, опять улыбнувшись.
– Вы безумец! Несчастный, вы еще не представляете, что вас ждет на этом тернистом пути! – сердито воскликнул мой грозный собеседник.
– Да, кажется, представляю, – ответил я, вспомнив свои дорожные приключения.
Ришелье вначале смутился, а затем с грустью сказал:
– Что ж, жаль: Франция теряет такого слесаря-водопроводчика, а я приобретаю противника, равного мне, – вздохнул кардинал и повторил: – Нет, вы и в самом деле безумец. Лично я ценю вашу смелость. Но миледи… Если бы вы знали, что вас ждет, едва за вами закроется эта дверь…
Он кивнул на дверь кабинета и начал перебирать четки.
Я понял, что аудиенция окончена, и вышел за дверь кабинета.
И тотчас началось. Миледи прямо-таки одним залпом продемонстрировала мне весь свой набор сатанинских приемов.
Уже за дверью меня поджидал бледный молодой человек благородной наружности. В правой руке его сверкала обнаженная шпага.
– Коварный московит! – воскликнул он. – Ты оскорбил прекрасную женщину и сейчас ответишь за это! – И обманутый юноша напал на меня.
Но я не герцог Бекингэмский. Я увернулся, молниеносно достал из чемоданчика инструмент и, когда юноша вновь бросился в атаку, быстренько захватил его шпагу разводным ключом, сделал нарезку и ввинтил сие холодное оружие в деревянную стенку по самую рукоять. Юноша забился, пытаясь вытащить шпагу, а потом затих, видимо, впервые подумал: а так уж ли права миледи?
А я собрал инструмент и последовал дальше к выходу. Не буду подробно описывать то, как из-за тяжелой портьеры на меня навели мушкет и мне пришлось мимоходом вставить в его ствол толстую резиновую прокладку, а затем за моей спиной еще долго слышались недоуменные возгласы стрелка и сухие щелчки курка о кремень. Потом в кардинальском дворе кто-то, спрятавшийся в кроне деревьев, сбросил на мои плечи разъяренного удава, и тот, даже не разобравшись, в чем дело, обвил мою шею могучими кольцами и сразу начал душить.
В этот момент ко мне подошел садовник, поливавший газон, и пожаловался на то, что уличный кран пропускает воду и от этого в шланге слабый напор. Я взглянул на кран одним только глазом и тотчас понял, что вовсе не он виновник утечки, а дырявый шланг и, размотав удава, точно шарф, заменил им негодный шланг. Едва садовник взял змея за шею, как тот открыл пасть и из нее ударила на цветы и траву тугая веселая струя воды. Удав посмотрел на меня, я увидел в потемневших змеиных очах благодарность и понял, что змей испытывал страшную жажду, и что я, может быть, спас его от неминуемой гибели.
Простившись с довольным садовником и блаженствующим удавом, я покинул двор кардинала, и тут миледи нанесла свой последний удар, по сравнению с которым все предыдущие (и то, с чем впоследствии столкнулись мои друзья-мушкетеры) мне кажутся всего лишь детской забавой.
Едва я перешагнул через порог проходной, как под моими ногами задрожала земля и по улице разнеслись истошные крики:
– Землетрясение! Землетрясение!
В окнах домов и на мостовой метались обезумевшие от ужаса люди. И только одна молодая женщина выделялась среди всех своим олимпийским спокойствием. Она стояла на крыше самого высокого особняка, скрестив на груди руки, и, можно сказать, в упор смотрела на меня. Это была миледи.
