Я вдруг рассмеялся. Отец удивлённо посмотрел на меня и спросил:
— В чём дело, Эрик? Я что-то не так сказал?
— Да нет, — ответил я, унимая смех. — Просто твои слова напомнили мне один забавный случай.
Отец не стал уточнять какой именно, хотя забавных случаев, связанных с Колином и его (вернее, планковскими) квантами времени было великое множество. Впрочем тот, который я вспомнил, имел к Колину лишь косвенное отношение.
Я знал эту историю только понаслышке, так как дело было ещё до моего рождения. Это произошло в день бракосочетания Моргана Фергюсона с Монгфинд Энгус. Когда Кевин явился на свадебный пир, все боялись, что он напьётся в стельку и устроит пьяный дебош. Однако Кевин не думал напиваться, вёл себя мирно и даже благодушно. В этом, по мнению Дейдры, и состоял его коварный план — праздник был омрачён самим ожиданием скандала.
Ближе к ночи обстановка немного разрядилась, и Морган, будучи слегка под хмельком, стал выпендриваться перед подругами своей жены, рассказывая им, какая крутая штука Безвременье. В числе прочего, он повторил уже устаревшую к тому моменту байку, что каждая секунда реального времени содержит бесконечное число сегментов Безвременья. На его беду, это услышал Кевин, который тут же воспользовался представившимся случаем. Делая вид, что не замечает Моргана, он громко заговорил с Монгфинд и пустился в пространные рассуждения о понятиях объективной и субъективной бесконечности. Саму же субъективную бесконечность для конкретного субъекта Кевин трактовал как минимальное из всех чисел N, удовлетворяющих требованию, что любое число, которое только способен вообразить данный субъект, будет меньше N. Если значение субъективной бесконечности, продолжал развивать свою мысль Кевин, находится в пределах величины сорок третьего порядка (то есть, с сорока тремя нулями), это, конечно, прискорбно, но ещё не безнадёжно. Такой субъект вполне способен справляться с обязанностями первого министра королевства и даже, если не будет выставлять напоказ свою ограниченность, сможет и дальше владеть жезлом главного магистра колдовских искусств.
Чтобы не усугублять ситуацию, Монгфинд пришлось терпеливо выслушивать оскорбительные выпады Кевина, притворяясь, будто она не понимает, против кого они направлены. Морган не вмешивался по той же причине. Дядя Артур и тётя Дана не могли сообразить, как им остановить зарвавшегося сыночка, не спровоцировав взрыв. Положение спасла Дейдра, которая велела распорядителю объявить белый танец и тотчас же пригласила брата составить ей пару. Это подействовало безотказно.
Инцидент был скорее скандальным, чем забавным, однако впоследствии с подачи Кевина величину, обратную кванту времени Планка, стали именовать константой Фергюсона. А поскольку она равнялась количеству сегментов Безвременья в секунде Основного Потока, адепты нет-нет да упоминали о ней в разговорах. Это страшно не нравилось Моргану, но ничего поделать он уже не мог…
— Ты удовлетворён, Эрик? — спросил меня отец. — Достаточно далеко я вас перенёс?
— Достаточно, — сказал я, определив наше местонахождение по Формирующим. А про себя добавил: и достаточно далеко от конечной цели.
— Всё-таки позволь задать один вопрос. Без конкретики.
Я вздохнул:
— Ладно.
— Ты попал в неприятность?
После некоторых колебаний я коротко ответил:
— Выкручусь.
Теперь уже вздохнул отец. На его лицо набежала тень.
— Что ж, будем надеяться… Если тебе понадобится помощь, ты знаешь, где её искать.
— Да, папа, знаю.
— Тогда удачи тебе. — Он повернулся к Морису: — Приятно было познакомиться с вами.
Тот не остался в долгу:
— Я польщён вашим вниманием, сир!
Отец отступил от нас на несколько шагов, с улыбкой произнёс:
— До скорой встречи, — и исчез. В его прощальной улыбке было много тревоги…
С минуту после его ухода мы простояли молча. Наконец Морис сказал:
— У тебя отличный отец!
— Не спорю, — отозвался я. — Кстати, ты вёл себя как придворный вельможа. Где ты нахватался таких манер?
Он небрежно передёрнул плечами:
— В детстве много времени ошивался при королевском дворе.
— Каком?
— Французском, разумеется.
Гм, разумеется…
— Я и не знал, что у вас монархия.
— В этом нет ничего странного. Французы традиционно привержены монархическому строю.
Я опустил сумку на траву, а сам присел у кромки воды, положив шпагу себе на колени. Морис последовал моему примеру.
— Пожалуй, я не соглашусь с тобой, — сказал я. — Насчёт приверженности французов монархии. В большинстве миров, где обитают твои соплеменники, они с завидным упорством устраивают революции, рубят головы своим королям и провозглашают республику.
Морис улыбнулся, но покачал головой:
— Это всё из любопытства. Хочется же узнать, каково жить при республике и чем она отличается от монархии. А что касается казни королей, то не мы это придумали; прецедент создали англичане. Прежде королей убивали на поле брани, резали, травили, душили в постели, но вот однажды Генрих Восьмой, решив обзавестись новой женой, велел казнить Анну Болейн. С этого всё и началось: люди поняли, что у коронованных особ голова на плечах держится не крепче, чем у остальных смертных. Потом дочь Генриха и той же Анны Болейн приговорила к смерти шотландскую королеву Марию Стюарт. Прецедент был возведён в ранг принципа и стал чуть ли не национальным обычаем. Позже добропорядочные английские буржуа, желая показать всему миру, какие они крутые ребята, взяли и отрубили голову внуку Марии Стюарт, королю Карлу Первому. Французы же, глядя через Ла-Манш на забавы соседей, подумали: «А чем мы хуже?» — и отправили на гильотину Людовика Шестнадцатого с Марией-Антуанеттой. После чего успокоились и Наполеона, к примеру, уже не казнили.
Неплохой исторический экскурс, подумал я. Особенно если учесть, что описываемые Морисом события в его родном мире происходили свыше тысячи лет назад.
— Значит, — после паузы произнёс я, — в вашей Франции монархия всё же устояла.
— Не совсем так, — ответил Морис. — Попытки реставрации в первой половине девятнадцатого века потерпели фиаско. Вернее, было три короля — Людовик, Карл и Луи-Филипп, — но правили они недолго и лишь дискредитировали идею монархии. Франция вновь стала королевством в 2068 году по результатам общенационального референдума.
— Да ну! — удивился я. — На кой чёрт вам сдалась монархия в середине двадцать первого века?
— А вот и сдалась. И не только французам, но и другим народам. После образования Северного Союза, евро-американского прообраза нынешней Земной Конфедерации, национальные правительства потеряли значительную часть своих полномочий и многие страны стали нуждаться в более устойчивых символах национальной государственности, нежели выборные институты власти. Мы, французы, поняли это в числе первых и, пожалуй, немного перестарались, восстанавливая монархию только как символ. Наши короли не имеют практически никаких полномочий, по сути дела, они являются лишь наследственными управляющими Лувра и Версаля. Зато живут, надо сказать, на широкую ногу. Это всё Хитрец Анри, он же Генрих Девятый, который жил в двадцать третьем веке. Он уговорил парламент принять специальный закон о королевском налоге с дворянства — дескать, должна же аристократия, пусть и символически, поддерживать свою опору, монархию. Размер королевского налога действительно небольшой — в процентном отношении, разумеется. К тому же дело это сугубо добровольное: не хочешь платить — отрекайся от титула, и всё; некоторые владельцы крупных состояний тогда так и поступили. Но Хитрец Анри смотрел в будущее; он предвидел, что многие освоенные планеты изберут монархическую форму правления, а значит для бизнесменов, ведущих с ними дела, иметь дворянский титул будет вопросом не только престижа, но и выгоды. Так оно, собственно, и получилось. В результате французская королевская семья стала одной из богатейших на Земле.
