Иришь коснулась зеркала, соприкасаясь кончиками пальцев с той, кто смотрела на нее оттуда.
«Бессмысленно воевать…»
Пальцы медленно заскользили вниз, не размыкая странного прикосновения.
Да, бессмысленно. Сейчас — бессмысленно. Но если она станет женой Эрелайна… больше Айори не сможет ей приказывать. И Иришь получит свободу.
«Свободу»!.. Какую свободу! Что за насмешка?!
Ногти скрежетнули по зеркалу, бессильно и отчаянно, и Иришь отдернула руку.
Даже если она не ошиблась в Эрелайне, и он действительно из тех, кто может дать ей свободу, какой от нее прок, когда тьма завладеет им без остатка?! Когда он сам станет тьмой?
И когда ночь, выплеснувшаяся ясным полднем, захлестнет Драконьи Когти, обрекая на забвение все, до чего сможет дотянуться?
Иришь отшатнулась от зеркала, рывком встав. Опрокинутый стул с грохотом упал на паркет. Чудом не запнувшись о его предательски выставленные ножки, она бросилась к окну, глотая злые и отчаянные слезы. Прочь отсюда, из опостылевшего будуара, в одно мгновение ставшего жесточайшей из темниц, где каждый вдох, каждый оброненный вскользь взгляд напоминал о Айори и свадьбе, об Эрелайне и его тьме.
Иришь вцепилась в подоконник. Пальцы отчаянно сжались, побелев. Дрожащей рукой (одной, боясь отнять вторую и лишиться опоры) она отщелкнула замок — и распахнула окно настежь. Ледяной ветер ворвался в комнату, беспорядочно разметав плохо закрепленные пряди, взметнув подол кружевного расшитого жемчугом платья, смахнув слезы с ресниц. О, как хочется улететь с ним — туда, в эту заоблачную высь и ослепительно лазурную даль! Уйти от всего, не распутав, а разрубив этот клубок чужих судеб! Кружить по долинам, перепрыгивая через ручьи, смеяться с ветром, упасть в вересковые объятья, в эту нежную лиловую дымку, что мягче любой постели… упасть — и вдыхать его сладковатый аромат…
Но ей томиться в далеких и пустых Драконьих Когтях. В замке, утопленном в крови бессмертных — Сумеречных и Зарерожденных. В первой и последней, единственной крепости, видевшей взлеты и падения aelvis. В первом и последнем рубеже… В колыбели предательства и благородства, высочайших стремлений и низких поступков…
«Томиться в замке чудовища… принцессе».
Какая злая ирония! Совсем как в старинных сказках и преданиях, все как она любит! Только когда принц и чудовище — один человек, чудовище победить некому. Вряд ли у сказки будет счастливый конец.
Слезы сбегали прозрачными икристыми дорожками, каплями падали на ладони, срывались, уносимые ветром. Иришь плакала, не позволяя себе сорваться в рыдания. И не плакала бы вовсе, если бы могла.
«Не будет», — горько повторила она и, закрыв глаза, обессиленно осела на пол.
Я взбежал по тонущему в зелени дикого сада крыльцу. Тихонько заскрипели половицы, прогибаясь под легкими шагом. И резко вздохнули, когда я на секунду сбился с него.
Возвращаться — или?..
Пальцы, почти коснувшиеся дверной ручки, замерли в нескольких дюймах от нее. Замерли — и сжались в кулак.
Я обернулся. Выложенная осколками искристых разноцветных камней дорожка, игриво виляющая то влево, то вправо, уводила вглубь сада и дальше, на мозаичные улицы нис-Эвелона. По изящным, по-кошачьи выгнувшим спины мостам, по старому парку, вниз по улице Старых Лип, до маленького домика со скрипучей калиткой, затерянного среди бушующей зелени сада…
Рука опустилась вниз. Я в нерешительности остановился.
Больше всего мне хотелось сбежать с крыльца и ступить на дорожку — не прежним нарочито спокойным, будто бы пытающимся скрыть волнение, шагом, а бегом. И оставив позади и кованые перила мостов, и тенистую прохладу парков, и ворчливо скрипнувшую калитку, не сказать — крикнуть, задыхаясь от бега и чувств, рвущихся из груди.
Крикнуть… но что? За тот час, что я проходил по прилегающим улочкам и скверам, я так и не смог решить. Как не смог решить сейчас.
Я тряхнул головой, отгоняя мысли, в которых окончательно запутался. И, потянув дверь на себя, не колебаясь, шагнул в дом.
— Собираетесь? — окликнул я тех, кого оставил здесь, мягко прикрыв за собой дверь.
Глубоко вдохнул, как перед прыжком в воду. Привести в порядок растрепанные чувства это, конечно же, не помогло, но собраться — вполне. Светлое дерево, которыми были отделаны стены, казалось, излучало свет и тепло, и вязкая горечь сожаления, ощутимая как назойливый, навязчивый привкуса во рту, почти растаяла. Настроение понемногу улучшилось, и я, больше не давая себе задерживаться у порога, в несколько шагов пересек крошечную прихожую.
Сборы шли полным ходом. В и без того небольшой гостиной стало не протолкнуться. Плетеные креслица погребены под стопками со сменной одеждой и зачем-то развернутым шерстяным одеялом, на котором мы спали в одну из лесных ночевок. На столе, вперемешку с высыпанными мимо стоящей рядом вазы фруктами, лежали книги, а рядом с ними — баночки и пуховые подушечки, перепачканные в чем-то кремово-розовым. «Пудра, — не сразу сообразил я. — Пудра Камелии. Наверное, осталась со вчера».
— Доброе утро! — звонко воскликнула Камелия, одарив меня лучистым взглядом и такой же светлой улыбкой. Невольно улыбнувшись в ответ, я подумал, что утро, кажется, не так уж не задалось. Но следующей фразой она убедила меня в обратном: — А где вы были? Та милая девушка, которая помогала нам со сборами, сказала, что видела вас гуляющим на улице Старых Лип…
— Гулял, — излишне резко, в миг растеряв все благодушие, сказал я. — Что-то не так?
— Так, но… — робко начала Камелия, сбитая с толку такой реакцией на невинный, как ей казалось, вопрос.
— Тогда о чем разговор?
Девушка, совершенно ничего не понимая, замолчала. И молчание это было каким-то особенно грустным.
Я почувствовал легкий укол совести, но извиняться и не подумал: слишком был зол. Терпеть не могу, когда посторонние лезут в мои дела. Особенно если дела эти не ладятся.
Это настолько не вязалось с моим обычным поведением, что даже Нэльве отвлекся от копошения в сумках — кажется, тех самых, прихваченных при побеге из Торлисса — и поднял на меня заинтригованный взгляд.
— Что это с тобой?
Я проигнорировал его и, пройдя в гостиную, присоединился к сборам.
Совет посчитал своим долгом посодействовать нам в сборах. И, как я видел сейчас, выполнил данное вчера обещание. Правда, помимо фруктов, сыра и свежевыпеченного хлеба нам зачем-то принесли и два комплекта одежды. Мужской.
Эдак мне тонко намекнули, что сейчас я в редком рванье? Нет, конечно, в некотором смысле так и есть, но…
