Взгляд беспорядочно метался по комнате, цепляясь за предметы обстановки, пока я мерил комнату нервными шагами. Хотелось перевернуть ее всю, вверх дном, крушить, ломать, бить на части то, что только попадется под руку. От окончательного срыва в приступ бесконтрольной злости меня удерживало только четкое осознание того, что комната принадлежит не мне.
Удерживало — и бесило еще больше.
Тихонько скрипнула дверь, и в появившуюся узенькую щель, вкрадчиво, по-кошачьи, проскользнула Миринэ.
Аккуратно прикрыв за собой дверь, она прислонилась к ней. Молча.
И правильно делала! Стоило ей сказать хоть слово — и я сорвусь на нее, даже если не хочу.
При Миринэ бессильно метаться по комнате было еще глупее, и, в конце концов, мне это просто надоело. Злость перегорела, надломилась с сухим треском — и навалилась апатией. Я обессиленно сел на кровать, равнодушный ко всему.
Помедлив, зашуршал ворс ковра мод мягкими шажками — и прогнулась перина. Миринэ присела рядом, по-прежнему молчаливая.
— Ты так и не рассказал мне о том, что случилось, — тихо начала она. Мы сидели на редкость глупо: слишком близко для приятелей и слишком отстранено для друзей… или не друзей.
— И не скажу, — отрезал я, чувствуя, как злость поднимается вновь. Сначала удушающим дымом, и только потом — пламенем. — Миринэ, пожалуйста, не надо. Я не хочу об этом ни думать, ни вспоминать. Ни, тем более, говорить.
— И напрасно.
— Я сам решу, что напрасно, а что нет. Хорошо?
— Мио, пойми: пока ты отрицаешь свое прошлое, пытаешься забыть его, отдалиться от него, ты не сможешь жить дальше.
— Да причем здесь это?! — рыкнул я, вскакивая и резко поворачиваясь к ней. — Я ничего не отрицаю, ясно? Я просто не хочу вспоминать! Что в этом такого?!
— Отрицаешь, — повторила она, не сводя с меня упрямого взгляда. Даже больше, чем упрямого — уверенного, непоколебимого! И это злило меня больше всего.
— Сделай милость: не говори о том, чего не знаешь!
— Ты просто бежишь от себя! — отчаянно, почти срываясь на крик, воскликнула она. — Как ты этого не поймешь?!
— Это ты не поймешь, потому что просто не сможешь понять! Ты не знаешь, что я пережил, что со мной стало! Как ты можешь что-то говорить, и… — я осекся, замолчав. Слова застряли в горле ломким льдом, снежным крошевом, когда ее синева взгляда, пронзительно нежная, вдруг вымерзла до холодного дыхания зимы.
— Я не знаю?! — даже не прошептала — прошипела она. И, сорвавшись на крик, так не похожий на ее мягкий переливчатый голос, продолжила зло и горько: — Я не знаю, каково это? Я не могу понять?! Все, что было мне дорого, сгинуло в этой войне. Я тоже потеряла близких. Я тоже слышала, как мир рвется на части, тоже задыхалась его болью. И диссонансы, бьющие по оголенным нервам, тоже сводили меня с ума! Но я почему-то нашла силы идти вперед, и не срываюсь на тех, кто хочет помочь!
Она замолчала так же резко, как начала, но ее дрожащий от злости голос все еще звенел у меня в ушах. Ярость, владевшая мной еще совсем недавно, ушла совсем, оставив после себя не пустоту выжженной души, а стыд и отчаянную злость.
Злость — и чувство вины.
— Миринэ, я…
Она оборвала меня, не дав сказать и двух слов, хлестнув наотмашь:
— Иди к драконам!
— Миринэ! — бесконечно-виновато, извиняясь, с сожалением.
— Иди к драконам! — повторила она зло и попятилась, когда я шагнул к ней. — Да, к тем самым, к которым ты собрался, на Жемчужные Берега. Надеюсь, они тебя сожрут, и больше я никогда тебя не увижу!
— Миринэ, перестань!
— Не хочу тебя видеть! Убирайся!
Я сделал шаг навстречу, но замер под взглядом ледяной ненависти, останавливающим лучше любых слов.
Захлопнулась дверь. Я медленно подошел к ней и, развернувшись, привалился спиной.
Я клял себя за несдержанность, глупость, за вспыльчивость и не способность промолчать…
За то, что вообще смел на нее кричать. И за то, что ответил злостью на ее помощь, хотя она была права, отчаянно права во всем. А я — дурак. Просто дурак.
Не успокоившись, но взяв себя в руки, я рывком встал. Резко, пока не успел передумать, толкнул дверь. Кожей чувствуя заинтересованный взгляд Нэльвё, я подхватил одну из чересседельных сумок. Сунув в нее нос, убедился: пустая.
Только отложив сумку, я огляделся. Миринэ, конечно же, не было. И я сделал вид, что искал вовсе не ее.
* * *
Нам оставалось всего ничего.
Отыскав кусок холщевины, я завернул в него сыр и хлеб и отправил их на дно сумки. Сверху умостились сухари и яблоки. Встряхнув флягу, я поморщился: вода плескалась на самом дне. Нужно набрать.
Я огляделся, раздумывая, кому перепоручить эту, несомненно, важную задачу, но вдруг понял, что мне совершенно нечем заняться. Так что — почему бы и нет?
Заткнув флягу и бросив короткое:
— Я за водой! — я толкнул дверь и легко сбежал по крыльцу. Дорожка, вившаяся по тенистому саду, разноцветной лентой ложилась под ноги. Шутливо отсалютовав ей, когда она вывела меня на узкую городскую улочку, я замер, столкнувшись с той, кого меньше всего ожидал увидеть.
Миринэ, смущенная не меньше меня и явно жалеющая о том, что случилось, удерживала в поводьях троих тонконогих и изящных, но не хрупких лошадок.
— Взамен ваших, — уцепившись не только за поводья, но и за них самих, как за повод сменить тему разговора, сказала Миринэ — и робко, совершенно очаровательно улыбнулась.
— Наши вам так не понравились? — неловко отшутился я, только бы что-нибудь сказать.
— Нет, просто вы их совсем умаяли, — смутившись еще больше, ответила она. И только спустя несколько мгновений досадливо поморщилась: — Опять я не понимаю твоих шуток!
— Неудивительно. Они на редкость дурацкие, — слабо улыбнулся я. И, спохватившись, спросил: — Где можно набрать воды?
— Я покажу, — с готовностью предложила Миринэ.
Правда, тут же вышла заминка: нужно было что-то делать с лошадьми. Оставленные без присмотра, они наверняка разбредутся, а искать лошадок по всему городу нам не хотелось.
Не придумав ничего лучше, Миринэ, торопливо, пока никто не заметил, привязала поводья к низкой ограде. Я выразительно промолчал, строго и укоризненно поглядев на нее. Только в уголках губ пряталась улыбка.
Ничуть не обманувшись, она улыбнулась в ответ.
Оставив лошадей на попечение забору и совести, мы направились вниз по улице.
— О чем ты хотела поговорить? — спросил я, нарушив молчание. Мы шли бок о бок, ничего не говоря, и я вдруг подумал, многое отдал бы, чтобы вот так идти рядом.
Миринэ встрепенулась, очнувшись от собственных мыслей, и тут же замялась, когда до нее дошел смысл вопроса.
