Эдак мне тонко намекнули, что сейчас я в редком рванье? Нет, конечно, в некотором смысле так и есть, но…
— С утра и уже не в духе, — фыркнул Отрекшийся. И задумчиво протянул, глядя в распахнутое в весну окно: — Видимо, прогулка не задалась…
Мне ужасно захотелось сгрести эту самую одежду и швырнуть ее в Нэльвё, но я сдержался. Перебрав стопку и убедившись, что предназначена она именно мне, я подхватил штаны и рубашку, отложив пока сюртук в сторону, и отправился в спальню переодеваться.
Вернулся я остывший и устыдившийся собственной вспышки: как всегда, слишком запоздало, чтобы что-то изменить. Старая одежда, чего только не претерпевшая за наше короткое путешествие, выглядела так плачевно и жалко, что я даже складывать ее не стал: скомкал. И, не найдя, куда ее забросить, не нашел ничего лучше чем примостить старую одежду на край стола.
Камелия, оглянувшаяся на скрип дверей, не сдержала удивления:
— Ой! А так вам лучше!
«Так» — это как? — так и подмывало спросить меня. — Не в обносках?»
Я сжалился и смолчал, хотя вопрос был закономерен: что сейчас, что прежде я ходил в совершенно обычных штанах и обычной рубашке. Всей разницы — качество ткани и пошива. И сидит, наконец-то, по размеру, а не как придется.
Нэльвё, все еще занятый разбором впопыхах забранных из дома вещей, покосился на меня через плечо и многозначительно хмыкнул. Я, пользуясь тем, что Камелия на что-то отвлеклась и не смотрит в нашу сторону, украдкой показал ему кулак — и заработал еще один смешок, не менее обидный.
Я снова огляделся, на этот раз с практическим интересом. По всему выходило, что возиться со сборами нам никак не меньше часа. Вздохнув, я побродил по гостиной в поисках очередной чересседельной сумки. И, найдя, присоединился к сборам, начав с мозолившего глаза и мешающего сесть на диван одеяла.
Краем глаза я постоянно следил за Камелией, не рискуя выпускать ее из вида: за те дни, что мы путешествуем вместе, это стало привычкой. К счастью, ничего непредвиденного не происходило. Я расправился с первым одеялом, вплотную подобрался ко второму. Нэльвё, покончив с инспекцией вещей, отобрал у меня третье. Я взялся складывать тяжелые плащи, от которого днем никакого прока, но без которых так тягостно-холодно в густых сумерках.
Отвлекся я только тогда, когда Камелия, собрав рассыпанную по столу косметику, вдруг заинтересовалась той кучей тряпья, которая когда-то была моей одеждой. Она с любопытством потянула за рукав — и выпустила его прежде, чем я успел ее окрикнуть, когда уютную тишину позднего утра всколыхнул серебряный перезвон колокольчиков. В двери, ударом сердца позже, шагнула Миринэ, одетая так же скромно и просто, как вчера.
Я, уверенный, что она не то, что сама не придет — вообще не захочет со мной говорить (и потому, как полный идиот, все утро проходил у ее крыльца, так и не решившись постучаться), встрепенулся. И от неожиданности не нашел ничего лучше, чем сбивчиво пожелать ей доброго утра.
Миринэ опустила ресницы, скрыв лукаво сверкнувшие глаза цвета весеннего неба, и ответила со сдержанной улыбкой:
— Доброе утро.
— А вы ведь Внимающая, правильно? Та самая, что нас встретила?
Восклицание Камелии разбило повисшую между нами неловкую паузу новой, еще большей неловкостью. Миринэ смутилась — если это прелестное создание вообще действительно умеет смущаться — и, с секундным промедлением, ответила, улыбнувшись:
— Да. Я заглянула, чтобы узнать, как у вас идут дела…
Я наградил ее скептическим взглядом, который Миринэ тактично не заметила и поспешно продолжила, уходя от неинтересной ей темы:
— Я хотела бы переговорить с elli-e Taelis.
— Мы, вероятно, любезно должны вас оставить? — фыркнул Нэльвё, как-то странно поглядывая на Слышащую.
— Я думаю, нас не обременит прогуляться, — спокойно выдержав его взгляд, сказала она. — Утро так и шепчет…
Что шепчет утро, я так и не узнал: потому что Миринэ замолчала, оборвав себя на полуслове, когда что-то тихонько пробежало по паркету, догоняемое растерянным «ой!» Камелии.
Я резко обернулся, ругая себя за то, что отвлекся и совсем перестал следить за девушкой.
Обернулся — и выругался уже вслух.
Камелия глупо застыла, прижимая к груди мои изгвазданные и изодранные вещи, а на полу замерла, переливчатая, искрящаяся на солнце капелька-бриллиант. Прозрачнее, чем слеза.
— Что… — начала девушка, но, встретившись с моим безотчетно злым, взбешенным взглядом, побледнела: — Я не хотела! Она сама! Я просто взяла и…
Не слушая ее сбивчивых оправданий, я в два шага преодолел расстояние, разделявшее меня и подвеску. Не останавливаясь, наклонился — и зачерпнул пальцами пустоту.
Я резко вскинул голову, обжигая полным ненависти взглядом того, кто ловко вытянул из-под моего носа капельку-бриллинт.
Нэльвё, пакостливо ухмыляясь, отступил на шаг, разрывая дистанцию. И на мгновение разжал пальцы, позволив подвеске птицей выпорхнуть из них — и рвануться назад, когда цепочка натянулась звонкой струной.
Видя, что я не свожу с подвески-капельки взгляда, Отрекшийся отвел руку вбок и приподнял ее, любуясь игрой переливчатых радужных бликов в острых гранях.
— Отдай, — не просьба, приказ. Пока ещё сдержанный; опаляющий, но не угрожающий.
— Что это? — повторил он вопрос Камелии, отступая еще на шаг.
— Отдай. Немедленно.
— Скажи что — и отдам.
Я молча протянул руку, не сводя с Нэльвё злого взгляда.
— Какой-то амулет? Нет? — начал гадать он, вглядываясь в мое лицо, словно не замечая, как оно все уродливее кривится в маске гнева. — А, может быть, подарок возлюбленной?
— Я тебе этого не прощу. И не забуду.
— Или ключ от чего-то? — насмешливо продолжил он. От злости меня почти трясло. Я едва удерживал готовые сорваться с языка слова проклятья — жестокого и злого, как то, что он делал сейчас. — Родовая безделушка? Или…
— Память о сестре, погибшей на войне.
Воздух всколыхнулся голосом, который я меньше всего ждал услышать.
Который — и о чем.
Она не могла это знать, просто потому, что не могла, — зато могла почувствовать, кто и с какими чувствами дарил эту маленькую, смешную в своей кажущейся ценности вещицу.
Рука Нэльвё опустилась, и сам он посерьезнел, разом оставив глупую шутку. Но было поздно.
— Доволен? — едко спросил я. И, шагнув к нему, вырвал кулон из его пальцев. Нэльвё не успел ослабить хватку — и тонкая цепочка порвалась, жалобно звякнув.
Не оборачиваясь, я развернулся и, не оборачиваясь, направился в спальню, со всей злости хлопнув дверью.
