Ворон покачивался от усталости, хлопал сухими губами, жалобно смотрел на хозяина. Сотник отвёл глаза, виновато пробормотал:
— Держись, родной, не до водопоя сейчас. Вот уберёмся подальше, поищем где напиться. А пока придётся пождать.
К холмам, двинулся пешком, ведя измученного конягу в поводу. Чувствовал себя разбитым, но видел, что Ворону ещё хуже. Раны от стрел ещё сочились, приманивая мух запахом свежей крови. Благо жилы уцелели, а мясо пробито неглубоко. Бешеные прыжки не давали степнякам ни прицелиться, ни придать стрелам полную силу…
От самого леса что—то мешало идти. Долго пытался понять, что в измотанном теле не так, пока не вспомнил про упрятанные в сапоге кругляши. Они—то и мяли ногу при каждом шаге.
— А яблочки—то съесть забыли. — пробормотал Сотник и полез дрожащей рукой за голенище. Случайно взгляд упал на опушку. Сердце ударило в рёбра и затихло. Из леса выезжали степняки.
Повинуясь неслышному на таком расстоянии окрику, войско рассыпалось вдоль опушки и замерло. Из—под сени деревьев выехал предводитель. Остановив коня, застыл в седле каменным истуканом. Извек едва мог различить пятно лица, но чувствовал, как его буравит исполненный ярости взгляд хана. Сотник вытянул из—за голенища яблоки, выпрямился и, с деланной непринуждённостью расправил плечи. В голове приглушённо, будто удары далёкого била, зазвучали слова Селидора:
… Буде противник силён и грозен, лицедействуй и дури. Коли чуешь в себе сил с избытком, яви себя уставшим и слабым. Поединщик пойдёт в бой бесшабашно и не таясь, что ошибкой его будет. Ежели же устал и слаб, держись бодро и удало, дабы враг был осторожен и не рвался завершить расправу буйно и коротко. Тогда успеешь собраться для удара…
Извек глянул на израненного Ворона. Тот всё ещё тяжело дышал, на хозяина поглядывал вопросительно.
— Взбодрись, ушастый, — сипло проговорил Сотник. — пусть думают, что нам всё нипочём. Дыши, пока они там кумекают. Вдогон им, небось, не больно охота. Ведают, что по прямой нас и стрелой не догнать… было.
Извек вздохнул, оглядывая раны от стрел. Сам чувствовал, как слева, чуть ниже ключицы, начинает проклёвываться тупая боль. Провёл рукой по груди. Нащупав странное, бросил быстрый взгляд, присвистнул. Несколько пластин, будто осенние листья, вывернули края и сияли глубокой бороздой, оставленной концом степняцкой сабли. Подвигав плечами, сморщился: толи рёбра треснули, толи мясо на рёбрах расплющило.
— Оказывается и мне досталось, — пробормотал он, не спуская глаз с кочевников. — Ничё, друже, ещё маленько передохнём, а там куснём по яблочку и двинем, пока сил хватит. Глядишь, может и уйдём.
Ворон шумно втянул воздух, выдохнул со стоном, подвигал верхней губой. Извек раскрыл ладонь, подкинул на руке сморщенные комочки и, застыл, заметив на опушке движение. Степняки спешно покидали сёдла. Не выпуская уздечек из рук, следили за вожаком, что медленно тронулся от леса. Отъехав на сотню шагов, хан привстал в стременах, лениво поднял руки и, не опуская, двинулся дальше. Сотник почувствовал, как сердце натужно погнало кровь по ноющему телу.
— О, как… — пробормотал он и осёкся.
Мягкие тёплые губы в одно мгновение смели с ладони оба яблока. В ответ на удивлённый возглас дружинника, Ворон попятился и прижал уши. Глаза виновато лупали на хозяина, а зубы торопливо перемалывали лёгкую добычу.
— Нечто льзя так! — укоризненно посетовал Сотник. — Бесстыжий! Слопал всё в одну харю и огрызка не оставил. А ведь с такой закуской свадьбу сыграть можно.
Ворон отступил ещё на шаг, но Извек вновь направил взор к лесу. Не оглядываясь, еле слышно добавил:
— А может тебе и нужней. Глядишь, улепётывать помогут.
Хан, тем временем, преодолел две трети пути. Стали различимы дублёные чешуи кожаного доспеха, богатая сбруя и мокрые пятна на груди его скакуна. Видя, что дружинник и не думает убегать, степняк опустил руки на бёдра и продолжал путь, горделиво выпятив грудь. Не доезжая броска копья, остановился, медленно огладил чёрную бородку. Непроницаемое лицо застыло деревянной маской, но брызжущие ненавистью глаза змеёй скользнули по русичу и его коню. На тонких губах промелькнул призрак улыбки, когда заметил гнутые пластины, перетянутые раны Извека и потёки крови на Вороне.
Извек тоже покосился на жеребца. Тому вроде легчало, ноги дрожали меньше, глаза смотрели живей. Поникшие уши встрепенулись, от голоса степняка:
— Узнаёшь ли ты меня, несчастный, чей последний день двинулся к закату?
Сотник двинул бровями, переваривая чудное звучание родной речи в устах иноземца. Улыбнувшись, почесал макушку.
— А должен?
— Должен. — процедил степняк. — Наши дороги пересеклись второй раз. Последний.
Извек кашлянул, почувствовал, как грудь слева резануло болью. Едва сдержав страдальческую гримасу, ответил с простецким лицом.
— Может и видал. Мало ли вас по дорогам мотается, всех не упомнишь.
Кочевник посерел лицом, но всё ещё держал себя в руках. Извеку показалось, что уже видел эту сдерживаемую ярость в узких щелочках глаз, эти бугры желваков на широкой нижней челюсти, эти вздувающиеся, как у коня, ноздри. Когда догадка почти проломила скорлупу памяти, губы всадника вновь разомкнулись.
— Посмотри в глаза твоей смерти, ибо я — Радман. Сын великого Кури! Радман, брата которого убили твои стрелы! Радман — хан, чей отпрыск скоро вытопчет ваши земли и сложит курган из ваших черепов! Который…
— О, Светлые Боги! — протянул Извек с радостной улыбкой. — Да неужто тот самый, что с брательником в яме сидел? А потом как—то выскребся, да утёк через Калинов Мост? Ну точно, как же я сразу не узнал!
Сотник потешно всплеснул руками, тут же почувствовал ещё несколько просыпающихся ушибов, но оттягивая время для Ворона, продолжал заговаривать Радману зубы.
— А, кстати, кто вам тогда пособил? Трое улизнули, пятерых стрелами забили, да только их течением унесло, так и не разглядели, чьего роду—племени…
— Это не нам пособили, — презрительно ощерился хан. — Это вас продали.
— И кто же нас продал?
— Ваши же киевские иудеи. Они скоро всю Русь с потрохами продадут. Половина княжей челяди уже с их рук ест. Быть вам всем и купленными, и проданными, и под ярмом степи согнутыми.
— Эт мы ещё посмотрим, а как увидим, там и поглядим. — тихо молвил Извек оглядываясь на Ворона.
Радман расценил взгляд по — своему. Легко спрыгнул с коня, выдернул из—за пояса камчу и, что есть силы стегнул своего скакуна по крупу. Жеребец завизжал от боли и рванул прочь. Хан проводил его долгим взглядом и обратил к дружиннику торжествующее лицо.
