Людвиг Гайне попросил своего водителя высадить его за полквартала от министерства и с удовольствием прошелся до службы пешком, оставив трость в автомобиле. Давно он не чувствовал такой легкости при движении, не говоря уже про отсутствие боли. Магия, которая когда-то покалечила, сейчас сделала его почти полностью нормальным.
Чем ближе Гайне подходил к министерству, тем медленнее становился его шаг. Но он и так долго откладывал нависшую проблему. Сегодня он должен решить, сохранить ли Франциску жизнь или уничтожить его, как взбесившуюся собаку, и тем самым подписаться под тем, что проект ГЛМ-12 не имеет шансов на существование и никогда не воплотится жизнь.
— Как он? — спросил министр у менталиста, который отвечал за лечение важного для Гайне мага.
— Пришел в себя, — хмуро ответил тот. — Но я тут ни при чем. Этот ваш Франциск, кажется, отлично контролирует свое безумие.
— Я смогу с ним поговорить?
— Почему бы и нет? Но наручники я бы с него не снимал. Никогда.
Камеры для задержания в министерстве едва ли отличались удобством или были предназначены для долгого пребывания в них людей. Не считая одной. На полу этой камеры был постелен выцветший, но довольно теплый и мягкий ковер, а грубый деревянный стол был накрыт белоснежной скатертью. Да и мужчина, читающий за столом книгу, едва ли походил на преступника. Желто-русые волосы с проседью аккуратно расчесаны и уложены, умное худое лицо выбрито, осанка выдавала благородную породу. Из общей картины выбивались голые каменные стены и наручники на руках заключенного, блокировавшие магию.
— Людвиг, рад тебя видеть, — голос у мужчины был хрипловатым, будто сорванным.
— Франциск, — прохладно поприветствовал своего пленника Гайне.
— Франк, — поправил министра маг и указал на свободный стул. — Присядешь?
— Нет, разговор будет коротким.
— Правда? Жаль. Значит, ты здесь, чтобы убедиться, что я могу работать над ГЛМ.
— Так и есть, — с непроницаемым лицом ответил Гайне.
— Я готов. Мне скучно сидеть без дела.
— Могу я надеяться, что ты больше не сбежишь? Твои… приключения создали нам массу проблем, — тщательно скрывая отвращение, сказал министр. Вспоминать о жертвах целителя было неприятно.
Маг, называющий себя Франком, развел руками:
— Прости. Ты знаешь, на меня иногда накатывает… Но я уверен, что больше таких приступов не будет. Дай мне дело, Людвиг. Уверен, что найду способ сдвинуть проект с мертвой точки. А если бы ты смог договориться с мастером Вернером, мы уже давно бы получили результаты.
— Я говорил тебе, мастер Вернер умер.
Целитель растерянно потер лоб.
— Да, точно. Совсем забыл. Как быстро течет время. Но разве не он починил тебе протез? Я вижу, ты ходишь без трости. Или… — маг взволнованно вскочил, — ты сегодня виделся с Аби?!
— Абигейл тоже умерла, уже давно. Эпидемия многих тогда не пощадила.
— Умерла… а ведь у Аби осталась крошка-дочь, — прошептал маг. — Я потерял дочь и жену, а маленькая Софи свою мать. Как это несправедливо! Ты не знаешь, как она? Я хотел увидеть девочку Аби, но не успел.
Гайне содрогнулся, представив, что было бы, если Франциск успел бы найти Софию Вернер. Что бы увидел его больной, воспаленный разум в дочери той женщины, в которую он был когда-то влюблен?
— Она уже выросла и едва ли тебя помнит. Не думаю, что тебе стоило бы ее тревожить.
— Но ведь ты ходил к ней. Если старый Август умер и Аби уже нет, тогда только ее дочь могла восстановить твой протез. Я чувствую магию Вернеров, меня не обманешь. Подойди поближе, Людвиг, я хочу посмотреть, какие артефакты сейчас делает наследница мастера.
— Не обращайся ко мне по имени, Франциск.
— Франк, — вновь исправил целитель, раздраженно поджимая губы. — Не называй меня роанским именем. Я подданный Грейдора, я убиваю ради него и умру ради него, если это будет нужно.
— Хорошо… Франк.
— Ну же, подойди. Или ты боишься?
Министр заколебался. Целитель выглядел вполне вменяемым, и он был одним из тех немногих магов широкого профиля, кто мог видеть и понимать чары артефакторов.
— Это может пригодиться мне в работе, к примеру, понять, что не так с чарами Августа. — Маг сел, демонстрируя свою безобидность. — Твои артефакторы могут и не справиться без моей подсказки.
Гайне подошел к целителю. Тот осторожно приподнял штанину и коснулся псевдоплоти. И хотя министр не мог чувствовать прикосновение к своему протезу, дрожь все же прошла по его спине. Он не отрываясь смотрел на склонившегося к артефакту Франциска. Глаза мага были закрыты, а губы шевелились. Гайне разобрал несколько слов, но так и не смог их понять, это было что-то из древних забытых языков, используемых только магами старой школы.
— Дочь Абигейл пошла дальше моего отца и даже старого мастера Августа, — наконец сказал целитель. — Тот научился имитировать жизнь, давая мертвой материи возможность меняться и восстанавливаться, будто настоящей плоти, а Софи… Я будто чувствую тонкий привкус ментальной магии, хотя девочка и не применяла ее здесь. Значит, даже вещам можно дать душу?
— Я не понимаю, о чем ты говоришь. София Вернер умеет создавать ментальные артефакты, но не думаю, что они имеют душу или разум.
— Это хорошо, что ты дал увидеть девочке то, над чем работал ее дед, — продолжил маг, будто не услышав министра. — Мозаика должна сложиться, мастерство великих вернется в нас двоих. Мой отец и ее дед были учениками одного мастера, возможно, я смогу стать наставником для нее. Это то, что нам нужно, Людвиг!
— Что именно? — осторожно спросил Гайне, отстраняясь.
— Если нас свяжет магический контракт, я смогу убедить ее поработать над моими питомцами. Приведи дочь Аби ко мне!
— Это невозможно. Пока невозможно.
Даже если бы не было Шефнера, то оставался Рихтер, взявший к себе чародейку Вернер. Перетащить повелителя стихий на свою сторону не представлялось возможным, а его убийство было пока невыгодно. Рихтер еще мог пригодиться.
— Не все еще готово, — наконец сказал министр. — Нам пока некуда спешить.
— Старость сделала тебя трусливым, — насмешливо ответил целитель. — Не опоздай, Людвиг.
В свою двадцать вторую осень я многое узнала о мире, магии и себе. Но знание это было столь живым и неуловимым, что описать его не представлялось возможным. Разве можно научиться по книгам свободе духа? Только Рихтер, изменчивый повелитель стихий, мог показать мне, что открывая свою душу, я приобретаю больше, чем теряю. Настоящей свободе — вот чему я научилась у Корбина Рихтера, ежесекундно вынужденного контролировать свой дар и все же не теряющего умения наслаждаться жизнью.
