— А те двое кто? — Арэн увидал сперва одного крепкого северянина, который что-то шепнул Хани на ухо, а после второго, похожего на него как две капли воды. Дасирийца удивило не сколько отсутствие у этих двоих бород, сколько их почти обнаженные торсы, покрытые руническими шрамами.
— Шамаи, — почему-то шепотом ответил пацаненок, шмыгнул носом, не сводя глаз с обоих. — Первый раз увидал их. Сказывали, что шамаи больше уж и нет. Отец говорил, перевелись воители Севера. А эти… настоящие.
Арэн чувствовал благоговение в голосе Лумэ. Что там Миэ рассказывала про шамаи?
Харст бы все взял, и как он мог забыть?! Нужно немедленно найти Конунга и уговорить его дать людей, чтоб разобрать завал. Хоть на немного, чтоб дать шанс тем, кто еще мог быть жив. Сколько же времени прошло, думал дасириец, поглядывая в сторону, где скрылись Конунг и Раш. Несколько дней или больше? Точно больше, уже третий день, как он привел деревенских на побережье.
Но посчитать не удалось. К нему как раз подошла северянка. Лицо ее как и прежде оставалось мертвецки бледным, а глаза дали приют печали и обреченности.
— Арэн из рода Шаам, — сказала она и кое-как улыбнулась.
— А мне стоит называть тебя фергайрой, колдуньей Севера? — Дасириец склонил голову, а когда поднял глаза на Хани, та вдруг сделалась совсем несчастной — того и гляди зайдется горючими слезами. Арэн озадаченно поскреб затылок, прикидывая, где хватил лишку.
— Мы привели помощь, Арэн, — сказала она, справившись с собой.
Дасириец чувствовал, как она изо всех сил старается держаться. Девчонка, испуганный ребенок, которому дали слишком необузданного мерина. И Арэн совсем не знал, какие слова сказать, чтоб облегчить ее участь.
— Что сталось в Сьёрге? — только и спросил он.
Девушка ответила не сразу, уставилась под ноги. А потом вскинула голову — серебряные "побрякушки" в косах запели, зазвенели на все голоса.
— Ничего, чужестранец, — ответила она и как бы невзначай, отступила на шаг.
Расстояние меж ними стало не многим больше, но Арэн чувствовал, что теперь на том месте будто выросла каменная стена — глухая и неприступная. И Хани спряталась за той стеной.
— Файари стала фергайрой, только и всего. Я еще не очень понимаю, что да как, но мне было велено не спрашивать лишнего, а я не так безумна, чтоб спорить с колдуньями Севера… своими сестрами отныне и до тех пор, пока Гартис меня не утянет.
— Я не знаю ваших обычаев, не знаю, как мне стоит себя вести теперь, так что ты уж не пускай мой прах по ветру, колдунья.
Она дала свободу улыбке. Вскоре их потревожил один из северян, молодой, но уже с приличным числом косиц в бороде. Его нагрудник, помятый в нескольких местах, хранил гравировку медвежьей лапы.
— Там лошадь твоя, фергайра, — сказал он, с любопытством изучая взглядом чужестранца. — Мужики кое-как выволокли упрямую на сушу, а тут она уж трех сшибла с ног.
Девушка торопливо ушла, а северянин остался и назвал себя:
— Я Фьёрн, сын Берна.
Арэн назвался в ответ. Так вот он какой, Фьёрн, подумал дасириец, когда молодой северянин забросал его вопросами откуда тот и кто такой. Молодой, слишком молодой. Арэн старался отвечать немногословно, благо, что собеседник сносно говорил на общей речи.
— Никогда не был в дасирийских землях, — признался Фьёрн и глаза его вспыхнули, будто он увидал диковину. — У нас говорят, что воины Дасирии ходят все сплошь в железных панцирях, и что их ни меч не берет, ни топор.
— Ну полностью или нет — вопрос спорный, — улыбнулся Арэн, продолжая думать о своем. — А вот что меч не берет — враки. А не то бы тогда уж везде только одни дасирийцы и были, до самой шаймерской пустыни.
— Еще у нас говорят, что как только ваши младенцы-мальчики научаются ходить, их ставят на пол меж мечом и мотыгой. И тем, кто выбирает мотыгу, тут же отнимают мужские причандалы и определяют в скотоводы.
Арэн, как ни старался сдержаться, залился хохотом. Северянин озадаченно оглаживал бороду и дасириец поспешил объяснить, что ничего такого в его землях нет. И всякий, кто не раб, может заниматься тем, что ему по душе — хоть скот разводить, хоть пашню возделывать, хоть с мечом упражняться.
— Если только воины будут девок оприходовать, тогда через десяток лет некому будет воевать, — снова хохотнул дасириец.
Фьёрн тоже разошелся улыбкой во все лицо.
* * *
— Почему эта белоголовая еще землю топчет? — Конунг шипел, брызгал слюной, и крылья его носа расходились в стороны, будто у разъяренного быка.
Раш, на всякий случай, поддался назад, но Торхейм лихо ухватил его за грудки и поднял над землей. Карманник попытался выкрутиться, но тот держал крепко.
— Воины мои размножили весть, что фергайра свалилась за борт, а ты ее выволок и от смерти спас. Или скажешь мне, что то лжа все?
Раш продолжал сучить ногами, изворачиваться. Конунг тряхнул его, будто дворовую шавку, да так, что в щеке карманника снова заныло. Боль полоснула по челюсти, раздула ярость, которая так и не улеглась с самого нападения гергов. Рука нащупала спрятанный у бедра кинжал, тот, которые всегда лежал в петлях за поясом — короткий, не больше детской ладони, листовидный, чтоб оставлять неглубокую, но широкую рану. Идеальное оружие, если врага стоит лишь припугнуть. А на самый крайний случай — засадить по самую рукоять в глаз или шею.
Раш выхватил кинжал как раз тогда, когда Торхейм, продолжая реветь точно раненый як, снова затряс его. Понадобилось лишь одно движение, чтобы клинок оказался в ладони. Раш мигом ощутил себя увереннее, отпустил на свободу злость и, приноровившись, наотмашь полоснул северянина по щеке. Будто в отместку за уродство, которое причинила ему промозглая страна.
Кожа надрывно треснула, разошлась, выпуская из недр алые струи. Кровь брызнула на Раша, тот едва успел зажмуриться, ощутив на губах поганый соленый привкус. Торхейм отшвырнул его, ухватился за рану и залился бранью.
Карманник быстро вскочил на ноги, в этот раз таки успев отойти от северянина так далеко, чтоб держать его на расстоянии. Ладонь Торхейма наполнилась кровью, взгляд налился. Раш знал, что обрезал себе путь к отступлению и, странным образом, его такой оборот позабавил. Надо же, размышлял карманник, стараясь ловить каждое движение владыки Севера, нынче наниматель стал сам жертвой, вместо той, которую велел извести. Интересно, когда ему придет в голову кликнуть воинов, чтоб те разорвали чужака на куски?
— Ты… Ты… — Конунг захлебывался словами. — Вы в сговоре, да? С этой порченной девчонкой?
— Никакого сговора, владыка. — Карманник нарочно придал голосу манерность, кривляясь. Он, харсты б взял всех в этом царстве холода, боялся и, чтобы хоть немного заглушить страх, устроил браваду. За спиною Торхейма Рашу уже чудилась возня и призрачные фигурки рогатых прислужников Гартиса, которые грозили ему огненными вилами. — Я передумал, только и всего. Ну сам посуди — проку мне с твоей сотни золотом? И здоровья не прибавит, и на мою разгульную жизнь на два десятка дней пировать всего. Да и слыхал я, что всякого, кто на фергайру руку поднимет с умыслом или взглянет косо, тут же и порча побьет.
