– А это… – Предводитель подошел к висящему в воздухе Анину. – Посмотрим-посмотрим, правду ли сказал мне о нем преподобный Мес’й-ал. Он, кстати, был очень недоволен, что его решили убить, а уж тем более что Деккер отправил по его душу двух таких ничтожеств, а не пришел сам. Его ведь очень ждут дома…
Главный инквизитор сделал знак рукой, подоспевший солдат кинжалом разрезал ремни, отогнул пряжки и сорвал с обвисшего без движения остроносого латные поножи и стальные башмаки. Взору святых отцов предстала жуткая и богомерзкая картина – из человеческих бедер некроманта торчали тонкие птичьи лапы, заканчивающиеся тремя окровавленными пальцами с загнутыми когтями.
– Храни нас Синена, – осенил себя святым знамением один из братьев.
– Воистину темная тварь, – согласился отец Клемент Кельнский. – Будет оскорблением божественной сущности позволять ему ходить по святой земле. Готовьте крест.
Из лощины под холмом раздалось ржание, и по серой дороге начала медленно подниматься лошадь, впряженная в большую телегу. Анин тем временем пришел в себя и застонал. Ненавидящим и затравленным взором он наблюдал, как преторианцы снимают с телеги специально заготовленный крест и умело устанавливают его на вершине холма.
– Приступайте, – безжалостно скомандовал преподобный. – Святая матерь наша, Синена, во имя твое…
– Анин! Мы встретимся там, Анин! – в остервенении метался по земле связанный по рукам и ногам Сумеречный. – Мы с тобой встретимся, брат!
Дориан Райкок кричал, покуда щадящий удар рукоятью гладиуса по голове не даровал ему забвение.
Но Анина никто не собирался благословлять подобным образом. Ему еще предстояло все ощутить, каждую мельчайшую крупицу муки пропустив через свое тело.
– Пойдем, некромант, отпущение ждет…
С него сорвали плащ с оторочкой из вороньих перьев. Один из монахов-инквизиторов склонился над греховной вещью чернокнижника и, прочитав короткую молитву, облил ее из склянки святой водой. Ткань зашипела и начала в некоторых местах плавиться, покрываясь дырами. Перья на воротнике, будто на открытом огне, сворачивались и сжимались в комочки. От некогда гордого наряда осталась жалкая тряпка, от которой веяло гарью…
За шиворот некроманта потащили к вершине холма, он безвольно обвис в руках своих катов, не в силах пошевелиться – треклятая магия жрецов Синены не давала возможности даже шевельнуть пальцем. Голова его болталась, как у тряпичной куклы, а руки волочились по земле. Птичьи лапы, перемотанные колдовской веревкой, подгибались и цеплялись когтями за кочки и упавшие ветви. Вот уже и вершина холма…
Далее все случилось очень быстро. Обмотанного огненными нитями остроносого уложили на узкий брус, ноги примотали к нему же, а руки развели в стороны, отчего они оказались на перекладине. Анин почувствовал, как в его запястья уперли что-то холодное, металлическое. Он повернул голову вбок и увидел длинный гвоздь. Над ним склонилась фигура с молотом. Размах завершился ударом…
– Ааааааа! – взвыл в рассветное небо Анин. – Аааааааа!
Гвоздь был специально не заточен, и он не прошивал, а пробивал, скорее даже, прорывал ладонь. Кусок плоти вошел вслед за каленым гвоздем в дерево, по белой руке потекла дорожка крови, опадая вниз, на траву. Здесь росла брусника, и было непонятно, где наливались соком ягоды растения, а где кровь капля за каплей опадала на зеленые листки.
Второй гвоздь вошел в левую ладонь, и только сейчас какой-то гранью обезумевшего от боли сознания некромант понял, что эти инструменты для казни, помимо всего, еще и освящены в церквах Синены, чтобы сделать муки «исчадия тьмы» намного ужаснее. Он не видел, но чувствовал, как металл накаляется в ранах, он чувствовал, как изорванная кожа по краям дыр от гвоздей оплавляется и чернеет, разнося кругом мерзкий запах паленой плоти. Его собственной плоти…
Молот в руках легионера поднялся вновь. Но уже для того, чтобы опуститься на птичьи лапы злобной твари.
Анин взвыл, казалось, на все Кровавые топи. Голова налилась болью. Его ноги были переломаны и походили сейчас на тонкие ветви дерева после бури. Ниже коленного сустава они неправильно торчали в стороны, почти отделенные друг от друга, окрашенные смолистой жидкостью и увенчанные острыми надтреснутыми осколками, кровь текла по черному пуху с бедер, он уже не мог шевелить ногами, не мог пошевелить пальцами. Сердце, беснующееся в груди, казалось, сейчас разорвется на куски, оно пыталось пробиться сквозь клетку ребер наружу и било, все било изнутри. Лицо исказилось и приобрело очертания чудовищной маски, лоб изошел глубокими складками и морщинами, рот разорвался в крике, отчего вся кожа на лице жутко натянулась.
Глаза некроманта были широко раскрыты. Не замечая расхаживающих над головой или просто любопытствующих фигур, он глядел в небо, которое подернулось для него алыми вспышками. Ему казалось, что меж туч остаются кровавые шрамы, что кто-то выглядывает из-за них, пристально смотрит на происходящее внизу…
– Ознаменовать волком его… – приказал Клемент Кельнский.
Легионеры разрезали кинжалом рубаху на груди Анина и клинками начали быстро что-то вырезать на его белом, как воск, теле. Он чувствовал, как что-то стекает у него по груди и животу, проскальзывая дорожками меж выступивших ребер, но эта новая боль лишь присоединилась к другой, еще более мучительной, так что некроманту уже было все равно. Вслед за стремительными росчерками освященных лезвий на теле появлялся рисунок. Куском рубахи распятого легионеры стерли кровь с его исхудалого белого торса. Показалась волчья морда, знак Империи.
– Поднять некроманта! – последовала команда, и преторианцы начали умело поднимать крест вместе с Анином. Одни зацепили веревки за перекладину, другие поддерживали столб.
Вскоре сооружение установили вертикально. Когда его подняли, чернокнижник почти сразу обвис, отчего плечи растянуло в разные стороны, а ребра разошлись, мучительно сжав легкие. Руки вновь заболели так, будто в них вбили еще как минимум по одному гвоздю. Вся тяжесть тела оказалась подвешенной на тонком участке руки, размером с половину ладони. Растянутая и пригвожденная фигура держалась на двух кованых штырях, все тело изошло мелкой непрекращающейся дрожью…
Прибитый, с переломанными ногами, Анин был еще жив. Он обвис, опустил голову на грудь, но еще дышал. Он глядел на трупики маленьких птиц, что лежали на вершине холма. Его верные друзья, его родичи и семья, их больше не было…
Легкие начали отекать, их резало, будто в грудь всадили кинжал. Воздух уже почти не поступал через сведенное судорогой горло. Все тело было в крови: руки – из-за гвоздей, грудь – из-за вырезанного на ней знака, а ноги – по причине жутких переломов. К боли примешалось еще и чудовищное утомление, каждая мышца, каждый дюйм кожи болели сильнее, чем если бы он таскал целый день камни. Глаза некроманта налились багрянцем. Кровавые слезы текли из их уголков, жутко стекая по скулам и щекам.
