— Этот дар… дар предвидения, умение исцелять силой мысли… Мы получили все это от них, от наших предков? Он достался нам от той лесной женщины, жены первого лорда Семиводья, Энии? — Лишь только я об этом подумала, как поняла, что это правда.
«Этот дар очень стар. И слишком глубоко в нас скрыт. Как в бездонном колодце. Как в морской пучине. Он просто ждет своего часа».
Я поежилась.
— Пойдем, — произнес Финбар, пробуя голос, которым явно давно не пользовался. — Наберемся храбрости и заявим о своем присутствии. — И мы направились к дому через поля.
Я пошла вперед осмотреться, залаяла собака, и дядя мысленно, без слов, послал мне сигнал — стремление убежать, страх, от которого стучит сердце и туманится разум.
Я быстро мысленно позвала: «Конор! Дядя, ты нам нужен».
При нашем приближении люди зашептались. Кто-то держал пса за ошейник, но он рычал и рвался так, будто заметил дичь. Я не знала, как мысленно успокоить собаку. Финбар рядом со мной замер от ужаса.
— Смотрите! У этого дяденьки вместо руки лебединое крыло! — прозвучал детский голос, чистый и наивный. — Это человек из сказки!
— Вот именно, тот самый, и он мой брат. — Спокойный, властный голос раздался от дверей кухни, и во двор вышел дядя Конор, с таким видом, будто подобные вещи случались у нас в доме каждый день. — Теперь возврашайтесь к работе. Сегодня и завтра прибудут еще гости, лорду Лайаму не понравится, что вы бездельничаете.
Толпа рассеялась, собаку приподняли за ошейник и увели. Все закончилось. Я всем свои существом чувствовала, как дыхание Финбара успокаивается, как замедляется биение его сердца. Эта ночь и следующий день, и правда, будут для него тяжким испытанием.
— Пойдем, — тихо позвал Конор. — Ты, наверное, хочешь немедленно ее увидеть. Я проведу тебя.
— Я поговорю с Лайамом, — сказала я. — Нужно кое-что уладить. Потом я должна пойти к сыну. Он уже проголодался.
«Я позабочусь о собаках. С тобой все будет в порядке?»
«Спасибо, Лиадан. Возможно, позже ты покажешь мне сына».
Лайам проявил исключительное понимание, несмотря на то, что для немедленной беседы с ним я прервала совещание с капитанами его гарнизона. Он тут же отдал приказ запереть всех собак на псарне или держать их в конюшне всю эту ночь и весь следующий день, как минимум. Людям же было велено заниматься делами и оставить его родственников впокое. Волкодавов самого Лайама еще до того, как он договорил, посадили на поводки и увели во временное заключение, игнорируя укоризненные взгляды на их длинных мордах.
— Ты славная девушка, Лиадан, — произнес Лайам, возвращаясь к совещанию. Похвала для него была необыкновенной редкостью. Он нечасто выражал свое одобрение. И я подумала: насколько славной он станет считать меня, если я расскажу ему правду?
— Спасибо, дядя.
Близился вечер, солнце почти село. У нас остался всего один день, и мне ужасно хотелось пойти к маме, провести это время с ней. Но колесо вращается бесконечно, одна жизнь истекает, а другая, новая жизнь, громко заявляет о своем присутствии, тянется к тебе, заставляет признать свое существование, спешит отправиться по своему пути. Мой сын не мог ждать. Он проснулся, проголодался, и я, услав девушку-помощницу ужинать, сама села его кормить. Для нас уже был готов медный таз, наполовину заполненный теплой водой, но служанка еще не купала сына, зная, что я люблю делать это сама. Я распустила шнурки на платье, дав ему грудь, и он довольно зачмокал, нежно постукивая по моему животу кулачком и серьезно глядя на меня своими серыми глазами. Я тихонько напевала, чувствуя странное успокоение, обычно наступающее, когда приходит молоко, словно какая-то внутренняя сила заставляет тебя сидеть тихо, пока не насытился ребенок. Позже я отнесу малыша к маме, если она не заснет. Теперь она с Финбаром и лучше их оставить вдвоем. Ей нужно со многими попрощаться, но тяжелее этого прощания обещает быть лишь одно.
Через некоторое время я приложила Джонни к другой груди. Сначала он запротестовал, потом сомкнул губки на соске и снова стал сосать. Для такого малыша он обладал отменным аппетитом. В это время я обдумывала предложение Конора уйти к ним в лес. Я, а позже и мой сын, можем присоединиться к друидам. Я размышляла о приказании Хозяйки Леса: «Больше никаких одиноких прогулок. Мальчик должен оставаться в лесу». Ни в одной из возможных картин моего будущего нет места отцу Джонни.
Малыш заснул. Значит, купаться сегодня не будем. Жанис и так упрекала, что я слишком часто его мою. Для ребенка, говорила она, неестественно быть таким чистым и столько времени плескаться в воде. Он что, шутила Жанис, сын Мананнана мак Лира, бога моря? Но я только смеялась над ее замечаниями. Джонни ведь так любил эти купания, любил плавать, качаться на теплых волнах, шлепать ручками и ножками по мягкой, вечно меняющейся поверхности воды. Я не могла отказать ему в таком маленьком удовольствии и пообещала, что летом мы отправимся плавать в озере. Когда он подрастет, я научу его нырять со скалы и возвращаться на берег, как когда-то давным-давно делала это сама с Шоном и Ниав. Я покажу ему, каково это — лежать там и чувствовать, как солнце греет тебе спину, а древний камень холодит живот; опускать руку в воду и наблюдать, как между пальцами у тебя плавают рыбки. «Тебе понравится, сынок».
Я застегнула платье и встала, собираясь положить малыша в люльку. Но когда проходила мимо таза с остывающей водой, что-то блеснуло на ее поверхности, разноцветное, как радуга — и тут же исчезло. Я и правда что-то видела? Подойдя ближе, с теплым, спящим Джонни на руках, я уставилась в спокойную воду. И замерла, как каменная, затихла, как самые потаенные, глубоко спрятанные мысли.
Вода двигалась, бурлила, словно вот-вот закипит, но оставалась холодной. Я почувствовала, что за моей спиной открылась и снова закрылась дверь, но не стала оборачиваться.
— Что ж. Так ты, оказывается, во мне и не нуждаешься!
Я знала, здесь Финбар, но с места не двинулась.
Вода начала кружиться посолонь[12], будто пыталась сама себя догнать. У меня закружилась голова. Но вот движение прекратилось, столь же неожиданно, как и началось. А я продолжала смотреть в воду.
Картинка была маленькой, но четкой. Детские руки рисуют на песке узор. Картинка словно опрокинулась, стала больше. Ребенок сидит в пещере, свет пробивается откуда-то сверху, окрашивая всю сцену в серо-голубые тона. Пещера на берегу моря, место, где вода нежно набегает на берег, чтобы вновь отступить, и где издалека доносятся крики чаек. Место, где сходятся границы. Тайное место. В пещере имеется маленький пляжик с мягким песком, на котором тихо играет ребенок. Мальчик или девочка — неясно. У него целая копна темно-рыжих кудрей и молочно белая кожа. За ним наблюдает женщина, она что-то говорит, и малыш поднимает голову. Я вижу его глаза, глубокие и темные, как ягоды тутовника. Женщина худая — кожа да кости. Тоненькая и хрупкая, как березка зимой. Волосы у нее медно-рыжие, они свободно рассыпались по спине. Она внимательно следит, чтобы ребенок не подходил слишком близко к воде. Через некоторое время она садится на песок рядом с малышом и начинает добавлять к уже нарисованным узорам свои собственные. Ее синих глаз не видно, но во всей ее фигуре, когда она наблюдает за ребенком, столько радости и гордости, что по щекам у меня начинают течь слезы. Эта женщина — моя сестра, Ниав.
