Вдруг, неожиданно, появилось что-то еще: присутствие, сила, какой я никогда раньше не встречала. Женщина и ребенок продолжали играть, не ощущая ее. Но что-то давило на меня, будто чьи-то сильные руки сжимали мои мысли, строили мне преграды, пытаясь прервать видение. «Нет! — произнес голос. — Прочь!». И картинка исчезла, я просто стояла посреди комнаты и как дура пялилась в таз с водой для купания.
Дрожа, я решила, что все же не хочу отпускать от себя сына, отступила от таза и села в кресло.
Теплый Джонни спал на моем плече. Он издавал тихие сопящие звуки, словно хотел меня успокоить. Финбар наблюдал за мной из угла.
— Ты видел? — спросила я.
— Не так как ты. Но твой разум был открыт для меня, я знаю, что видела ты. — Он не стал прибегать к мысленной речи, а говорил вслух, в своей обычной тихой неуверенной манере, как будто решил теперь, находясь среди людей, практиковаться в искусстве разговора.
— Что это было? Меня словно оттолкнула железная рука! Похоже на преграду, воздвигнутую каким-то… волшебником, охраняющим свои секреты. О таких невидимых стенах рассказывают старые сказки!
— Ты права. Мне кажется, все это лучше скрыть от Конора. Я думал, ты увидишь не сестру, а другого, того, кого хочешь больше всего на свете.
— Они связаны. Сейчас то, что я узнаю об одном, расскажет мне про другого. Но видение не о настоящем. Такого просто не может быть. Это явно ее ребенок — я поняла по выражению ее глаз. Должно быть, мне открылось будущее.
— Или то, чего бы тебе хотелось.
— Это жестоко, — пробормотала я, глотая слезы.
— Дар предвидения жесток. Ты и сама уже это знаешь. Посмотришь снова?
— Я… я не знаю. Не знаю, хочу ли я еще что-то видеть.
— Ты не умеешь лгать.
И я положила Джонни в люльку, накрыв многоцветным лоскутным одеялом, затем вернулась, чтобы посмотреть в воду еще раз. Финбар не пытался руководить мной, но его молчаливое присутствие давало мне силы.
Некоторое время мне казалось, что ничего не получится. Вода, вроде бы, замутилась и потемнела, но в ней не было заметно никакого движения. Она не двигалась, будто ничто ее не трогало.
«Доверие. Правда, — я мысленно повторяла эти слова и изо всех сил старалась прогнать все остальные. — Правда. Доверие».
Я закрыла глаза, а когда снова открыла их, на гладкой поверхности появилась новая картинка.
Маленькие изображения сменяли друг друга. Вот они дерутся с кем-то в странной земле, под палящим солнцем. Бран, нахмурившись, пригнулся, над его головой пролетел топор. А вот они на корабле, что быстро плывет по бурному морю. Альбатрос держит штурвал, улыбается соленым брызгам, а парус рвет штормовой ветер. Бран склонился над лежащим на палубе человеком, чьи плечо и шея плотно обернуты окровавленной тканью.
— Можешь еще быстрее? — кричит Бран.
— Если хочешь окончить это плавание на дне океана, я попробую, — отвечает Альбатрос. — Мечтаешь жить среди морских чудовищ?
Потом, на берегу, они роют под деревом яму. Опускают в землю безвольное тело. Остальные молча стоят вокруг. Землю набросали обратно, разровняли почву.
— Надо было оставить с нами Лиадан, — произнес кто-то. — Она бы знала, что делать. Она бы его спасла.
Послышался звук удара, и Бран дико заорал:
— Заткнись!
Вода снова потемнела, и я решила, будто все закончилось. Но тут вспыхнула новая картинка. Они снова в той пещере, где жили Древние, и снаружи в теплой весенней ночи стоят двое. Они на вахте, пока остальные спят под холмом. Может, все это происходит прямо сейчас? Светит полная луна, и я отчетливо вижу их лица.
— Ты был неправ, — без предисловий заговорил Альбатрос. — Выдра всего лишь сказал правду. Тебе нельзя было ее отпускать.
— Обойдусь без советчиков, — рявкнул Бран. — Я не зарезал ее — и ладно. Ты не хуже меня знаешь, что женщинам здесь не место.
— Но с ней все иначе, не так ли?
— Да как?! Как она может вести такую жизнь как мы? И вообще, она дочь хозяев Семиводья. Ее отец предал свои земли и своих людей. Из-за своих эгоистичных желаний он ушел, и некому стало их защищать… Забавно, правда? Именно ему я обязан своей полной неспособностью стать достойным мужем его дочери. Он просто не знал, что творит, когда покидал Херроуфилд!
— А тебе, значит, на нее наплевать, да?
— Мне не нужны новые проповеди, — устало произнес Бран.
— И именно поэтому ты примчался назад, как только решил, что она в опасности?
Молчание.
— Ну? — Альбатрос не собирался сдаваться.
— Ты слишком много фантазируешь. У нас была работа, мы ее сделали. Вот и все.
— Ага. А что там с работой, которую предлагает ее брат? Соглашаться на нее — чистое безумие. Настоящее самоубийство.
— Это, безусловно, вызов, но мне он по силам.
Они помолчали.
— Ты просто обманываешь себя, раз думаешь, что все забыл, — наконец сказал Альбатрос.
— Больше я не хочу об этом говорить, — с нажимом произнес Бран. — Между мной и этой… этой девушкой ничего не было. Она оказалась надоедливой, слишком острой на язык, и я был рад отделаться от нее.
Альбатрос промолчал, только блеснул в темноте белозубой улыбкой, а потом картинка исчезла.
У меня дрожали колени, я рухнула в кресло, зная, что плачу, и не скрывая слез.
— Как я и говорил, ты не удержишь этого мужчину в Семиводье. А ты, сама не сознавая, планируешь будущее своего сына именно здесь. Ты представляешь Джонни с дедушкой: он учится сажать деревья. Ты мечтаешь, как будешь учить его плавать в озере Семиводья. Ты предвкушаешь, как мальчик станет прокрадываться на кухню за одним из медовых коржиков Жанис, как все мы делали в детстве, когда мир был полон приключений настолько, что на них не хватало дня. Ты видишь, как Конор станет показывать мальчику знаки Огама на камнях. Ребенок это ключ. Ты в своих мыслях признаешь это. В его будущем нет места этому человеку.
— Как ты можешь говорить такое. Он его отец.
— Он выполнил свое предназначение. Уверен, Конор именно так и скажет.
Я не могла отвечать. Меня разрывало от возмущения, от несправедливости происходящего, но приходилось признать, что в словах Финбара звучала жестокая мудрость.
— Именно так сказала мне Хозяйка Леса, но что скажешь ты сам?
«А!.. Я скажу лишь, что наступит момент, когда тебе придется делать выбор. И этот выбор ты сделаешь одна. Я не бессердечен, Лиадан. Я вижу больше, чем ты думаешь. Я вижу связь между тобой и твоим мужчиной. Я вижу, что он — твоя половина. Как же ты сможешь выбрать, не рвя себе сердце?»
Мама не теряла ни минуты своей последней ночи на сон. Она обратилась к Лайаму с просьбой привести всех, кто работал в доме, чтобы иметь возможность поблагодарить их и попрощаться. Многие плакали. Многие приносили небольшие букетики примул, или белые с желтым нарциссы и клали ей в ноги, или у изголовья. Она попросила перенести себя в комнату на первом этаже, вдоль стен которой горели оплывающие свечи, и все вокруг утопало в теплом свете. Она лежала на своем тюфяке — такая маленькая, такая неподвижная… — и для каждого у нее находилось доброе слово. Ей, должно быть, было очень больно. Мы с Жанис знали, какие дозы лекарства принимала Сорча этой зимой, чтобы не кричать от боли, когда болезнь вгрызалась все глубже в ее внутренности. Сегодня она хотела бодрствовать, слушать и понимать, поэтому от всего отказалась. Она и вправду была сильной женщиной, и так хорошо скрывала приступы боли, что лишь немногие здесь догадывались, как ей плохо. Но отец знал точно. Его лицо напоминало маску, кроме тех моментов, когда он смотрел прямо на нее. Он ни слова не сказал ни мне, ни Лайаму, никому кроме нее — разве что кто-то обращался прямо к нему. Я знаю, ему очень хотелось, чтобы мы ушли, оставив их вдвоем, но он всё делал так, как хотела она.
