— В смысле? — Я удивленно на него уставилась. — Это же было почти три месяца тому.
— Больше не болит?
Снова дурацкой вопрос. Но я вдруг поняла, к чему он клонит.
— Хм, знаешь, — я потерла виски, бросив взгляд на безлунное небо. — А ведь головная боль прошла. Наутро, после того, как на руке появилась метка.
Реми протяжно выдохнул и взлохматил свои волосы.
А я просто взорвалась пониманием!
Эти страшные ночи, когда обе луны насмешливо пялились в окна, не давая уснуть, а в голове с каждым звуком будто лопалась струна. Ох, как я жалела тогда о своем сказочном слухе. С пробками в уши становилось ещё хуже, с ними — я слишком хорошо слышала себя, свою кровь, свои рвущиеся в голове мысли. Мне было невыносимо плохо и до безумия жалко тётю Амелис. И совершенно всё равно, на что соглашаться. Я даже не видела, кто нанес метку. Только обжигающую боль в руке — это было даже приятно для разнообразия, немного отвлекло от головной, — а потом всё затопила темнота.
— …и я наконец-то уснула. Проснулась здоровой. Печаль не ушла, но боли с бессонницей больше не мучили.
— Да. Тебя точно травили, — постановил Реми, которому я, похоже, вывалила все свои воспоминания о кошмаре тех дней.
— Травили! Чтобы я согласилась на заррхову метку! Сволочи! — меня охватила невыносимая злость и просто всепоглощающая ненависть.
К ним всем: к дяде Тадди, убившему (пусть и собственноручно) тётю и обманувшему меня, к Корвинусу, которому лишь бы потешиться, ко всем драконам вместе!
У меня даже в глазах потемнело, а затем левая рука будто в огонь окунулась.
И я застонала, скрипя зубами.
Реми испуганно прижал меня к груди. Мы зашатались, словно пьяные, Реми шептал, утешая:
— Тихо-тихо, моя хорошая! Думай о чём-то веселом и нейтральном! Ну, помнишь, как мы мороженое воровали в младшей школе? Ты отвлекала, а я…
Он что-то бормотал, а я никак не могла отрешиться от застилавшей глаза злости. А боль в руке только росла…
— Как же я их всех ненавижу-у-у, — провыла я и, не в силах больше сдерживаться, разрыдалась.
Слёзы потекли рекой.
На каких-то останках женского самолюбия (развито оно у меня до предела!) отвернулась от Реми, чтоб хоть он не видел меня облике кровавого панда, склонила голову над плечом. Слёзы ненависти заскользили по руке, прокладывая ручейки, которые, достигнув метки, вдруг — словно погасили её.
От резко нахлынувшего облегчения я снова пошатнулась, но Реми держал меня крепко.
— Тебе лучше? — губы друга снова оказались в опасной близости от уха, и меня пробрало ознобом.
— Умгу, — голос совсем сел, и проговорить что-то вразумительное не получилось.
— Все будет хорошо. Держись, моя девочка. А я пороюсь в библиотеке отца, она у нас большая, и поищу, как можно если не снять, то хоть заглушить твою метку.
— Отрезать руку — проще всего, — пробормотала я, чувствуя, как ноги и руки становятся ватными.
— С этим не спеши, — так серьёзно ответил друг, что я не удержалась от истеричного смешка. — Что-то придумаем. Ты пока старайся не думать о драконах.
— Легко сказать, да трудно сделать, — пробормотала я.
— Ты сильная, — заявил друг, служивший мне подпоркой последние минуты. Противореча логике и реальности.
На самом деле, по мне словно трак проехал, и без подпорки-Реми я давно лежала бы на мощеной белым булыжником дорожке, под ажурным заборчиком соседей, и просто-таки фонтанировала своей силой, ага.
— И не говори, — я рассмеялась, явно срываясь в истерику.
ГЛАВА 6. Ночные взлеты и пролеты
Не знаю, сколько бы мы проболтали ещё, если бы у мисс Зерби не закончилось терпение. И бумага для романа.
Женщина вышла на порог и, потрясая фонариком, потребовала расходиться. С фонариком она хорошо придумала. Мы так увлеклись беседой, что вполне могли и не услышать старческий голос за барьером сферы тишины. Может, даже и не услышали, и фонарь оказался последней мерой призыва нас к порядку.
Лучась недовольством, квартиро-хозяйка отправила меня в комнату, расположенную по соседству с её, и потребовала "замереть до утра", ибо дословно "распоясалась и спать не даю, профурсетка".
Я удержала стремящееся с языка: "Завидуете?" — и молча скользнула в открытую дверь. Никаких танцев с бубнами я не планировала, слишком устала. Стоило переступить порог, как тяжелые ресницы упали на щёки, а рот начал рваться от зевков. Я упала на постель, мечтая забыться до утра.
Но, как говорится, где мечты и где реальность.
При падении головы на подушу, мысли в ней всколыхнулись и завертелись шумным кусачим роем.
Особенно кусалась одна, самая гадкая.
Прежде чем нас разогнал Цербер, я ещё успела выяснить у Реми, в чем именно я прокололась насчет нелюбви к драконам.
— Ты резко изменилась, Касс. Сколько я тебя помню — из толпы старалась не выделяться, а тут… — глаза парня жадно сверкнули, отразив свет фонаря, не дружески так сверкнули, и я в который раз за вечер смутилась, внутренне улыбаясь до ушей.
Неимоверно приятно — когда тебя любят. Жаль мне нельзя. Или всё-таки хорошо. Мы от любви глупеем.
Реми продолжил:
— Потом ты о Красном океане заговорила. Мечта, конечно, романтическая, но не для девушки, согласись, туда не всякий мужчина сунется.
— Ну, да, пожалуй. Но я ведь необычная девушка.
— Это точно. Я тоже так подумал и почти успокоился. Но, — Реми поджал губы, — когда в Сосну явился этот драконь в пальто и ты — прикинулась статуей. А он…
В этом месте мне снова расхотелось дышать, даже в ушах зазвенело. Заррхов драконис!
— Он смотрел. Смотрел только на тебя.
— Умереть и не встать, — буркнула я, заставляя себя вдохнуть вечернего воздуха. — И как? Брезгливо?
— Ну как тебе сказать. Смотрел он так, слово ты его.
— Пр-фр! — глоток воздуха встал поперек горла. — В с-смысле?
— Словно ты ему принадлежишь.
Я чуть на заборчик не свалилась — Реми придержал за запястье. Метка снова зачесалась, и я высвободилась, потирая руку и собираясь с мыслями.
— Перед такими разговорами вообще присаживаться надо, — проворчала я. — Ты… ты уверен?
— Нет, конечно. С драконами вообще ни в чём нельзя быть уверенным. Уж насколько мой отец собаку съел на торговле с ними, и то говорит, что разобраться в драконьих мотивах получается через раз. Подозреваю, если бы он тебя ненавидел — смотрел бы так же…
— Хм, уже лучше. Но все равно. Лучше бы брезгливость. А то или ненавидит или любит. Час от часу не легче.
— А о любви я ничего не говорил, Касс, — серьезно возразил друг. — Он смотрел как на собственность, и кажется размышлял, не забрать ли тебя из таверны.
Гхм. И запереть в каком-нибудь подвале, — подумала я, нервно комкая лист мальвы, просунувший ветку сквозь прутья забора.
Вот так.
Или считает своей, или ненавидит.
Впрочем, а что мешает ему совмещать?
И чем это чревато для меня? — вот в чём главный вопрос.
Ничем хорошим — спору нет. И держаться от Корвина подальше нужно точно. И совет Реми не думать о драконах вообще — тоже хорош, хотя и трудновыполним в условиях, когда беглый женишок так и путается под ногами.
Зачем ему это вообще?
Я снова вспомнила брезгливо искривленные губы моего ходячего кошмара. Может и правда случайность. А Реми ошибся с этим "своей считает". Сам же говорит, что заррх сломит ногу в драконьих мотивах.
Зато, ура-ура, я отметила, что у меня при мысли о губах Корвина не возникло лишних реакций, этих плодов уязвленного женского эго. Ни тебе сбитого дыхания, ни дурацкого желания потрогать его губы, ни запустить руки в волосы. Прелесть! Значит я в норме!
Хотя запускать руки в волосы мне и раньше не хотелось. И тонуть в янтаре глаз.
Слышать голос.
Эти будоражащие вибрации, это: "стар-райся, и возможно согр-реешь"…
