Она решила, что ляжет спать одетой, разложив по карманам паспорт, деньги и проездной. Но в результате просто не смогла уйти в палатку — и сидела у остывающих углей одна, а потом ходила туда-сюда, а потом пришел ранний летний рассвет и похмелье. Светка сложила костер заново и сидела возле него, глотая минералку и дожидаясь, когда проснутся остальные. Вернувшись домой, она проспала почти сутки, и с ней ровным счётом ничего не произошло.
Позже она пыталась решиться ещё несколько раз. Готовилась, надевала удобную одежду, раскладывала самое необходимое по карманам, и снова проводила бессонную ночь, чтобы под утро, трезвая, сонная и злая, тащиться на лекции или пытаться делать какие-то дела. После каждой такой попытки она творила какую-нибудь глупость.
Пошла с Танькой в клуб (Танька была на седьмом месяце, но ей это не помешало), а там совершенно трезвая и словно отстранившаяся сама от себя танцевала с мальчиком-стриптизёром. Мальчик деловито её лапал, сажал себе на бедро и изображал поцелуи. Её это ужасно развеселило, и в процессе очередного квази-засоса она взяла мальчика за уши и поцеловала по-настоящему. Публика радостно взвыла, а стриптизёр быстренько закруглил выступление, отвел её на место и скрылся за дверью в углу сцены к разочарованию пьяненьких студентов.
В другой раз она полезла на башню высоковольтной линии, поднялась почти на половину высоты и долго сидела там, коченея под ветром и провожая закат. В тот вечер она потеряла очередной блокнот, но заметила только через пару дней, прошедших в опустошении и внутренней тишине.
Очередной нарыв, привёдший её в состояние безмерной злости на себя и весь мир, дозрел, когда она пришла в гости к однокурснице. В перерыве между выпивкой, курением на балконе и тупым смехом над плоскими шутками Светка зашла в соседнюю комнату и открыла первый попавшийся ящик стола. Там лежали часы, вот эти самые, которые пару лет спустя тикали у неё на запястье. Она сунула часы в карман и вернулась к остальным — никто ничего не заметил. Она ждала каких-то последствий, скандала, выяснений, но ничего не произошло.
Мысли о том, что могло бы случиться, что уже случалось, словно ели её изнутри. Светка училась, как никогда в жизни, чтобы отвлечься. Весь второй курс у неё были самые полные и аккуратные конспекты в группе. Она сдала очередную сессию на одни пятерки. Сашка сиял от гордости за её успехи. Новый год они праздновали на главной площади, глотая розовое шампанское из горлышка бутылки, валялись в сугробах и катались с горок снежного городка, и всё время Светка чувствовала себя обманщицей, потому что могла думать только об одном — что случится, если сейчас она закроет глаза и позволит себе уснуть? Они вернулись домой под утро уже трезвые и легли спать, и опять ничего не произошло.
Можно сказать, что она как-то справлялась. Как-то держалась за постоянные рутины своей жизни, заполняя ими всё время и стараясь не думать вообще. Когда рутины кончались или кончались силы на них, она просто брала очередной лист бумаги и рисовала, что могла. Гору немытой посуды в раковине. Воображаемого персонажа. Вид из окна. Себя в зеркале. Узор из треугольников. На худой конец она просто заполняла весь лист спиралями, кружочками или волнистыми линиями, штриховками или точками. Пачки бумаги таяли, пачки изрисованных листов росли: на подоконнике, прижатая большим хрустальным салатником, на полке, втиснутая между конспектов, у ножки дивана в углу… Блокноты, заполненные уличными набросками, копились рядом. Светка почти закончила свою историю, свой графический роман, если можно было так сказать, но единственный читатель, Сашка, отреагировал скукой и советом не тратить время зря. Светка почти смирилась с тем, что рисование как бы шло по обочине её жизни, оттесняемое естественными науками и попытками приноровиться к совместному быту с мужчиной. Как курение, оно заставляло её чувствовать себя виноватой, и как курение, его невозможно было бросить.
Но в конце второго курса она случайно познакомилась с Горгоной. Горгона была из ролевой тусовки, училась в «худилище» и считала себя готкой. На концерте Башакова Горгона пыталась культурно поблевать в туалете, но потеряла контроль и упала на Светку, немного не дойдя до кабинки. Светка успела перенаправить Горгону в нужное место и подхватить мощный узел спутанных волос, норовивший упасть вперёд.
Это была, в сущности, любовь с первого взгляда. Горгона ещё никогда не встречала никого, кто был бы готов подержать ей волосы, пока она блюёт. Кроме того, Горогона как раз открыла для себя концепцию сестринства и идейной гомосоциальности. На ловца и зверь бежит: Светка, бледная от недосыпа и вконец озлобившаяся на себя, тощая и несчастная в целом и в частности, ей понравилась сразу и без сомнений. Отблевавшись, кое-как дойдя по стеночке до раковины и приведя себя в относительный порядок, она сказала:
— Я Горгона. Давай дружить?
— Я… Света, — сказала Светка, — Ты нормально? Ты как вообще?
— Я нормально, спасибо, — сказала Горгона. — Погоняло-то есть у тебя? Или ты из цивилов?
— Я, наверное, да, — сказала Светка, — А ты?
Горгона поводила головой из стороны в сторону и ответила:
— А я в говно. Но это пофиг. Знаешь, что?
Светка не знала.
— Щас пойдём кофе выпьем. Тут варят в баре норм вообще. А потом пошли ко мне.
Светка кивнула.
Горгона попала в её реальность как камень в окно, мгновенно нарушив всякое подобие равновесия и вывернув наизнанку её представления о жизни. За пару недель она смогла сделать то, чего старая подруга Танька не добилась за несколько лет: убедила Светку, что высшее образование нужно вовсе не Светке, а копии её мамы, которая сидит у неё в голове и мешает прямо посмотреть на свои желания и потребности.
— Кой черт ты вообще мать слушаешь? — спрашивала она. — Эта тетя хорошо устроилась, скинула тебя на шею твоему парню, да? И при этом ест тебе мозг, что ты ей по гроб обязана? А не охуела ли она, между нами говоря?
Горгона была страшная матершинница, и Светка первое время заливалась краской стыда и не знала, куда девать глаза. Но признавалась себе, что даже это ей нравится в новой подруге. Горгона невероятно быстро заслужила её доверие тем, что была честна и открыта. Даже слишком, на Светкин вкус, но тут уж так: нельзя быть наполовину честным.
— Это всё равно, что быть слегка беременной, — со смехом сказала Горгона.
Поэтому Светка осмелилась показать ей свои рисунки и призналась в том, что мечтает быть художницей. И услышала, что нехуй время тратить на этот твой физический вуз, подруга. Я натурально отвечаю, говорила она, смоля Captain Black с вишневым ароматом, отвечаю, что тебе надо поступать к нам. Тебе надо с Юрьичем поговорить. Щас ещё вообще не поздно, хотя на курсы поздно, но нахера тебе курсы, ты и так поступишь.
К некоторому огорчению сидели они в этот момент на балконе в Сашкиной квартире. Сашка вышел к ним и сказал, что большей дури в жизни не слышал. Что одно дело рисовать какие-то закорючки на бумажках, другое — учиться на настоящего художника. И что она, Горгона — кстати, у тебя что, имени нормального нет? — так вот, она может заниматься любой фигней, но его девушка (он прямо придавил голосом эту «мою девушку») учится на «отлично» на сложной естественнонаучной специальности и вообще слишком умная, чтобы гробить жизнь на размазывание краски по картону.
Горгона смерила его взглядом и сказала, что он просто хочет власти, как все мужики.
Сашка набычился и сказал, что она просто чокнутая и не понимает, как живут нормальные люди.
Светка сказала, чтобы они перестали.
Потом она пошла провожать Горгону на трамвай и ни с того ни с сего рассказала ей про То Самое. Горгона выслушала молча. Потом довольно долго думала, глядя себе под ноги и вытянув нижнюю губу вперёд. Потом, услышав приближающийся трамвай, подняла взгляд и сказала:
— Завтра приходи к нам в училище, и картинки приноси. Натурально, надо тебя Юрьичу показать. А потом ещё всё обсудим.
