Плотный мужчина с солидной бородой и шрамами на лице вышел на небольшой пяточек у башни донжона, который освободили от толпы стражники, и поднялся при их помощи принесённый ящик, чтобы его было видно.
— Братья и сёстры! — крикнул он, когда установилась относительная тишина. — Храбрецы и отчаявшиеся! Я принёс вам вести! Два года мы портили кровь поганым захватчикам, и они, наконец, нас заметили!
Толпа ответила ему парой одобрительных выкриков и ругательствами.
— Из Чёрной Крепости выдвинулась армия и шествует в сторону нас. Будут они жечь нашу землю, истязать её и сыпать на неё солью. Скоро мы встретим дорогих гостей!
Крики разделились на одобряющие и испуганные, но оратор тут же продолжил:
— Я Воким Твердолобый, был я генералом и командовал Первым Корпусом армии короны. Десять лет назад я не бежал и сейчас не побегу. Десять лет назад искал я смерти на поле брани, но волей Госпожи, я пережил раны и стою пред вами, снова готовый сложить голову. Жалею ли я о такой судьбе и о своём выборе? Нет. Не жалею. Будет у меня такая же жизнь, и проживу её так же. В отваге, а не в трусости. Теперь я брат ваш и батька. Я ходил с вами в набеги и гонял тёмных по всему плато, я жёг их лагеря и резал глотки их шпионам и разведчикам. И я благодарен, что вы стояли рядом. Но теперь всё будет иначе. Зову я вас в настоящую битву.
Толпа замолчала. Он подождал немного и продолжил.
— Кто знает, почему эта твердыня зовётся Опалённой?
Несколько голосов ответило ему неуверенно. Воким подождал пока они затихнул, набрал в грудь побольше воздуха и повысил голос:
— В чернейшую ночь Битвы Четвёртой была она одна из немногих, что устояла. Не было тут нашей Госпожи, не было её зеркан, големов и чародеев. Сражение увело её к Соласу, и она не слышала молитв. Были тут только люди и жрецы храма. Сорок дней шла осада, орды чудовищ в кромешной тьме без передыха лезли на стены, кровь их и наша лилась рекой, а из их тел можно было сложить новые стены. Отважно сражались наши братья и сёстры, но всё меньше становилось защитников, и все быстрее приближался момент, когда стены перестанут быть помехой для Мрака и его порождений. И тогда святая Сафир, что была настоятельницей в то время, взяла всех своих послушниц и жрецов, которые не были обучены сражаться, только лечить, и произнесла всего одно заклинание. Это стоило жизни всех их. Всех их сорока. Слишком много они отдали сил. Но волею их жертвы, в же ту секунду кровь чудовищ и людей, живых и мёртвых, та, что смешалась с проливным дождём и та, что ещё текла в жилах, стала гореть как масло. Сила пламени была таковой, что во тьме расцвело новое солнце. Порождения Мрака не смогли выносить вида чистого и белого огня, и дрогнули под мечами защитников, что сражались и горели заживо в пожаре, что объял этот холм целиком. Ещё не скоро солнце расцвело солнце над этой крепостью, но чудовища уже не пытались её взять — не было за её стенами, тех кто сопротивлялся, и не было в их чёрных сердцах желания атаковать эту твердыню. Только лишь страх перед силой воли верных воинов Госпожи. Серая гарь на стенах этой крепости, которую не удалось отмыть за столько веков, которая въёлась в сам камень — это прах великих героев, что в битве с Мраком стояли тут насмерть. Поэтому эта крепость называется Опалённой Твердью. Крепостью, что никогда не была взята. И я Воким, клянусь — таковой она и останется!
Воким развернулся и пошёл прочь. Толпа мрачно молчала и переглядывалась, но не расходилась. Пока первый голос из неё не разорвал тишину.
— Я Канид, клянусь, что таковой и останется!
Кто-то ещё выкрикнул слова клятвы. Затем ещё и ещё, и спустя минуту толпа кипела сама по себе. И стихла лишь когда к ней вышла женщина лет сорока, с длинными чёрными прямыми волосами, от взгляда которой хотелось спрятаться даже самым отчаянным храбрецам.
— Всё вы знаете, кто я, — сказала она в воцарившейся тишине. — Я Мирам, вдова генерала Голгота, многие из вас называют меня Матерью, хотя я не просила. Десять лет назад муж мой сгинул где-то на полях Шестой Битвы, а я не смогла найти его тело, чтобы похоронить. Я тогда с ним умерла, только ещё не поняла этого. Я хочу к мужу, но торопиться не буду. К Вратам Её Царства я пойду по ступеням, что выложу из трупов его врагов. Помогите мне в последний раз напоить меч Голгота!
Резким движением она высвободила из ножен клинок, подняла его к небу, и он засверкал в лучах солнца. Много кто отдал ей честь, прислонив кулак к груди. Толпа проводила её молча. Вышел высокий мужчина с широкой улыбкой, словно услышавший только что прекрасную шутку.
— Ну, а я Шалан, тоже генерал, развелось тут нас, хоть полк отдельный формируй, — от слов мужчины и насмешливого расслабленного тона толпа рассмеялась. — Честно могу вам сказать, друзья, спать не могу по ночам, страсть как охота затолкать топор в глотку этой заразе. И не могу я по-другому. Так что расходитесь, обнимите жен и детей, выпейте со мной вина вечером, выспитесь за всю жизнь, а завтра повеселимся!
— Да!
Толпа ответила ему одобрительными криками, ещё немного покричала и стала расходиться.
— Эх, сынки, хорошо! — заулыбался Дукан, почувствовав вкус отваги в воздухе, махнул Розари и Кальдуру, и стал прорываться сквозь потоки людей. — Та женщина, Мать. Похоже, я знал её мужа. Попробуем поговорить с ней.
Они почти догнали её, но Мать Мирам вдруг остановилась и резко преградила путь тройке бойцов, идущий ей навстречу. От её вида они вздрогнули.
— Ты! Сколько тебе лет? — прикрикнула она.
— Шестнадцать, — выпалил солдат тонюсеньким, ещё не сломавшимся голоском.
— А если я тебя велю выпороть? Не ври мне!
— Двенадцать, госпожа… — прошептал юнец. — Я могу держать меч.
— Прочь! Прочь отсюда, дети! Сейчас же бегите домой.
— Да! Бегите! — крикнул солдат с забинтованной рукой, стоявший у стены. — Здесь вас ждёт только смерть. Когда придёт Морокай мы…
Звон пощечины прервал его речь. Мать Мирам стояла над ним, и под её пылающим взором он виновато опустил глаза к земле. Дукан терпеливо ожидал окончания сцены.
— Вот эти.
Слух Кальдура вырвал эти слова из общего шума, он напрягся и развернулся. Дукан положил ему руку на плечо, предостерегая от поспешных решений. Мать Мирам скрылась в шатре, а их со всех сторон окружили с десяток стражников. Тот, с кем повздорил Дукан чуть ранее, вышел вперёд.
— Да, вот эти ребята, — сказал он, оглядев Дукана с головы до ног. — Вынюхивают тут что-то. Крысы. Задержим их. Стоц, дуй за сержантом, он вроде как освободился. Пускай сам их допрашивает.
Дукан спокойно улыбнулся и поднял руки вверх, подальше от рукояти своего меча и возможности получить нервный укол копьём. Розари устало опустилась на корточки, игнорируя напряжённые взгляды воинов, скучающе вырвала травинку и вставила себе в рот. Кальдур вздохнул и тоже поднял руки. Оружия у него не было, но стражники об этом не знали. Слишком уж часто его пытаются бросить в темницу, последнее время.
— Что тут происходит?
Властный голос раздался сверху. По узкой тропе, где едва могли разойтись два человека, вдруг въехал всадник на крупном белом жеребце. Было ему от тридцати до сорока, его лицо было обрамлено плотной щетиной, которой не было и дня, одежда его была дорогой, гладкой и свободной, рубашка имела вырез на груди. Внутренний свет могущества, уверенность в своих силах, страсть к кричащей одежде и общая надменность, выдали в незнакомце чародея.
— Поймали ещё шпионов, господин Улан. Хорошо, что вы успели вернуться. Чёрная армия на подходе.
— Знаю, — Улан смерил стражника таким взглядом, что тот съёжился.
Белый жеребец дёрнулся, едва не снёс стражника. Улан успокоил его шпорами, посмотрел Кальдуру прямо в глаза и от его взгляда у Кальдура волосы зашевелились по всему телу.
— Это не шпионы. Отпустить, — небрежно бросил чародей.
— Но, господин Улан…
— Не шпионы, сказал же. Увидел бы, если б было так. А я смотрел внимательно, — он подарил Кальдуру ещё один многозначительный взгляд. — Отпустить.
